Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма - Александр Ливергант

В октябре, спустя ровно год после приезда, «отбывает» из Лос-Анджелеса и Вудхаус. И, как и в прошлый раз, не без скандала. В 1931 году скандал возник из-за его разоблачительного интервью «Los Angeles Times», воспринятого тогда как гром среди ясного неба. На этот раз аполитичный и мирный Вудхаус, на свою беду, вмешался в конфликт. Конфликт между радикально настроенной Гильдией сценаристов (Screen Writers’Guild), которая активно боролась за права голливудских сценаристов и в которую входили такие известные, прокоммунистически настроенные писатели, как автор «крутых» детективов Дэшил Хеммет и его жена, лауреат Нобелевской премии, драматург Лилиан Хелман, а также уже известная нам Дороти Паркер, и более консервативными и лояльными Кинодраматургами (Screen Playrights), которых Вудхаус горячо поддерживал. Когда дело о клевете, возбужденное Драматургами против Сценаристов, суд Лос-Анджелеса отклонил, Вудхаус принял окончательное решение уехать.

«Билл, я ненавижу это место, – пишет он Таунэнду 4 сентября 1937 года, за полтора месяца до отъезда. – Нет, не столько место, сколько людей… Конечно, беда еще и в том, что я в принципе не люблю работать в кино. Но над “Девой” работать было здорово, ведь я трудился с лучшим здешним продюсером и, вдобавок, – над своим собственным романом, который, по существу, остался без изменений. В целом же, киноиндустрия – большое занудство. К тому же я задумал новый роман и берусь за него».

Отбывает – но вовсе не в Нью-Йорк и не в Лондон, как это бывало обычно, а во Францию, где они с Этель живут уже не первый год.

1

В конце двадцатых, так и не решив, где всё же лучше жить, в Америке или в Англии, Вудхаусы впервые подумывают о Франции: и красиво, и, как теперь выражаются, комфортно, и налоги существенно меньше. Нет ни английской Всеобщей забастовки 1926 года, ни американского биржевого краха 1929-го. Как пишет Вудхаус в романе «Галахад в Бландингсе»: «Вот она, Америка. Сегодня – миллионер, завтра – торгуешь яблоками». Но дилемма и здесь: Париж или провинция? Этель, понятно, за Париж; Плам же, памятуя о сельском уединении своего друга Таунэнда, предпочел бы что-то подальше от цивилизации.

В 1925 году супруги отправились в Канны и остались недовольны; недовольна, собственно, была Этель: светской львице в Каннах было откровенно скучно – не всё же время гулять по набережной Круазетт, где и знакомых-то не встретишь. Вудхаус, как обычно, целыми днями работал – и не видел большой разницы между Каннами и, скажем, Харрогейтом, английским лечебным курортом, где Вудхаусы последние годы часто бывали. Но и ему передались чувства жены (вот что значит счастливый брак!), и он, с несвойственной ему эмоциональностью, 20 марта пишет Леоноре:

«Из всех этих гнусных, смрадных, отвратительных мест Канны – самое гнусное, смрадное и отвратительное… Мы с мамочкой пришли к выводу, что ненавидим заграницу. Ненавидим их архитектуру, их внешность, их язык, их еду».

Вудхаус, конечно, погорячился, «ненавидим» – слово не из его лексикона. Точнее было бы сказать, что к загранице он равнодушен.

«Хочу ли я видеть мир? – пишет он Таунэнду 26 августа 1931 года после того, как Этель и Леонора надумали отправиться вместе с ним в кругосветное путешествие. – Мне еще не попадалось ни одно место на свете, которое бы меня не разочаровало. В том числе и Большой Каньон. Мне всегда нравилось странствовать по неприметным местам. Гораздо больше удовольствия доставляет мне такой городок, как Дройвич, где смотреть нечего, чем, к примеру, Тадж-Махал».

Вудхаус тут полностью солидарен с Берти Вустером:

«Дживс вознамерился выманить меня в кругосветное путешествие, а мне даже думать об этом тошно… Я решительно заявил, что никуда не поеду… Я не позволю погрузить себя на океанский лайнер… и волочь вокруг света»[57].

Вот и Вудхаус не позволил, настоял – в кои-то веки – на своём.

2

Спустя шесть лет после Канн, в марте 1932-го, Вудхаусы вновь приезжают в эти же «гнусные», «смрадные» и «отвратительные» места. На этот раз – в Приморские Альпы.

От провансальского поместья Домен-де-ла-Фрейер, в котором они проживут не один год, до Канн – а значит, до казино – всего-то двадцать минут на машине. Без казино Этель жить не может: едва ли не каждый день просиживает за рулеткой всю ночь и, как правило, просаживает немало денег, тогда как ее рассудительный, не азартный муж играет крайне редко. И только в шмен-де-фер. И не более двух-трех часов кряду. И почти всегда выигрывает. А выигрыш – что для Вудхауса две-три тысячи франков? – посылает вечно сидящему на мели Таунэнду. Этель недовольна: сколько можно кормить этого нахлебника! Играть до утра, даже когда везет, он себе позволить не может: в восемь Плам уже за машинкой. И, как всегда, всем доволен:

«Работается здесь отлично, – пишет он Рейнолдсу 25 марта 1932 года. – Всего за десять дней написал первые пятьдесят страниц – всегда самых трудных. Каждую сцену переписываю по три раза. Первую треть романа всегда пишу быстро: сначала набрасываю, как придется, а потом правлю до бесконечности».

Доволен и женой; за кратчайший срок, побив все рекорды логистики, Этель наняла интернациональный штат прислуги: дворецкий – немец, ливрейный лакей – эльзасец, повар – серб, водитель – француз, горничная – итальянка, разнорабочий – англичанин. Не устает удивляться энергии, неутомимости супруги.

«Не понимаю я женщин, – пишет он Таунэнду. – Поражаюсь их жизнеспособности. Этель вечно жалуется на здоровье – и при этом проводит за рулеткой всю ночь и ничуть от этого не страдает. Я валюсь с ног за много часов до того, как она начинает испытывать лишь первые признаки усталости».

Доволен успехами во французском: изучает язык Мольера в местной школе Берлица, читает Колетт и «Vie parisienne» – разве это не свидетельство того, что во Франции Вудхаусы намерены поселиться всерьез и надолго?

Доволен переговорами с авторитетным лондонским издательством «Фейбер энд Фейбер», которое хочет переиздать сборник его эссе «Громче и смешнее»; первоначально отдельные эссе из этого сборника печатались в «Vanity Fair». А также – переговорами с журналом «Cosmopolitan»: американцы покупают права на «Дживс, вы гений» за 50 000 (!) долларов (именно эту сумму американское налоговое ведомство вскоре стребует с Вудхауса).

С наступлением осени доволен и Ривьерой. Летний, а следом и «бархатный», сезон, слава богу, позади. Канны опустели, соблазнов никаких – работай, сколько влезет.

Особенно же доволен двумя обстоятельствами. Во-первых, Леонора выходит замуж за Питера Казалета, младшего сына владельца огромного поместья «Фэрлон» в графстве Кент. Деньги – к деньгам.

«Я так счастлив, – пишет Вудхаус в октябре 1932 года падчерице, – что хочется рассказать о твоей помолвке первому встречному. Мисс Мигалка и Чудик будут подружками невесты, понесут в пасти шлейф твоего подвенечного платья».