Белоснежный роман - Татьяна Алюшина

– Звучит, как рекомендация королевы, – засмотрелся на нее Вольский и, не удержавшись, потянулся и поцеловал в губы. – Мне очень подходит. Я тебе даже ямки для посадки твоих саженцев копать буду, если допустишь до такого ответственного дела.

– А Захаровна ворчит и сетует о моей пропащей жизни, говорит, в садах мужчины не растут, что ты там окопалась, все на дискотеки отправляет и сайт знакомств рекомендует. Продвинутая она у меня.

– Так и что это за Захаровна такая легендарная, ты ее не первый раз поминаешь? – заинтересовался Вольский.

– Захаровна… – задумалась Настя и не нашлась, что сказать. – Так просто не объяснишь.

– А ты попробуй, – предложил Максим.

Настя вздохнула, перекатилась с него и легла рядом на спину, закинув руки за голову.

– Чтобы про Захаровну объяснить, придется про другое рассказать.

– Расскажи, – подбодрил он. – Сейчас закажем напитка травяного со штруделем твоим, мне какой-нибудь еды… Хочешь вина? – пришла ему в голову мысль.

– Нет.

– Тогда без вина. Сядем за стол, и ты расскажешь. – Вольский протянул руку, взял нежно за подбородок, повернул к себе ее голову и подбодрил: – Я стану очень внимательно слушать все, что ты скажешь.

– Так сколько все-таки времени? – ушла от ответа Настя.

Оказалось, около одиннадцати вечера. Отчего-то они сочли это обстоятельство веселым – всего-то одиннадцать, а они вон сколько успели сделать! А потом они все же заказали, наконец, этот травяной настой и закуску… и таки штрудель.

Официант привез на тележке заказ и, расставляя все на столе, вздохнул устало, честно стараясь сделать это незаметно. Но Настя, конечно же, заметила, заинтересовалась, присмотрелась к нему и спросила:

– Тяжело без смены?

– Да нет, ничего, – улыбнулся официант ей совсем не дежурно, а по-человечески искренно. – Мы справляемся, и нам обещали большие премиальные за переработку. Просто на втором этаже вахтовики разгулялись. Уж вторую ночь куролесят.

– А что, вахтовики имеют такие средства, чтобы селиться в гостинице подобного класса? – удивилась Настя. – Мне казалось, они стараются поэкономней устроиться?

– Это начальство, не простые работяги. Они ведь тоже вахтами работают. Редко здесь бывают, в основном транзитом через соседний район летают. Погода загнала. А сегодня у одного из них день рождения, так они его во всю ширь отмечают: двери в номера распахнули, пьют, и перемещаются друг к другу в гости, и зазывают всех соседей. По опыту могу сказать: всю ночь гудеть будут, угомонятся под утро. А нам обслуживать и присматривать.

– Сколько их?

– Семь человек.

– Ну, как говорится, бог в помощь, – посочувствовала Настя.

– Спасибо, – поблагодарил он.

И, пожелав приятного аппетита, удалился.

Максим с Настей сели за стол, перекусили немного, разлили по чашкам травяного настоя, отпили и… забыли про еду, когда Настя, отвернувшись к окну, сделала несколько глотков отвара и заговорила:

– У моей мамочки не было больного сердца, она была совершенно здорова, только работала очень много. Очень. Однажды, во время совещания, она вдруг замолчала, подняла руку к сердцу и умерла, упав головой на стол. Врачи сказали, тромб. Какой-то мелкий, предательский тромб оторвался от своего насиженного места и добрался до ее сердца. Нам сказали, что она даже не почувствовала боли и не успела ничего понять. Мне было семнадцать лет, и я только что поступила в академию.

Они все еще больше сплотились благодаря этому горю и держались, как могли, став чрезвычайно чуткими и внимательными друг к другу. Бабушка сказала Настене:

– Нельзя терять достоинства и растворяться в горе. Надо день за днем, шаг за шагом, наперекор боли и скорби, делать свое дело и делать его хорошо. Больше всего Наточка хотела бы, чтобы ты, ее доченька, была счастлива и реализовалась в профессии, которую выбрала. В память о ней надо продолжать жить и постараться жить достойно. Хотя бы достойно. – Подавив слезы и стараясь выдержать ровный тон до конца, бабуля погладила тогда Настену по голове, поцеловала в макушку и добавила: – Тебе надо учиться, Настюша, и сконцентрироваться на этой задаче. Думай, что мама смотрит на тебя и улыбается, радуясь твоим достижениям. Ничего другого нам не остается.

И она училась. Бабушка оказалась права – ничего другого не оставалось. Настя погрузилась в учебу, в свою студенческую жизнь, чтобы хоть как-то притупить бесконечную ноющую боль в душе.

Друзья семьи, преподаватели, ее друзья и подруги – все, как сговорившись, со скорбными лицами уверяли Настю, будто время что-то там лечит и что потом станет легче и боль пройдет.

– Надо перетерпеть хотя бы год, – гладила ее по руке мамина близкая подруга тетя Алла, утешая Настену.

Настя ни с кем не спорила, ничего не доказывала, кивала, якобы соглашаясь, только чтоб отстали и прекратили твердить ей про дурацкое время, способное что-то там лечить.

А что объяснишь? Как? Как можно объяснить людям, что у тебя комок боли в груди? Такой большой, что ты дышать не можешь, спать не можешь… Что у тебя пропасть внутри.

Ничего не прошло, болело все так же, и Настя продолжала на поминках через год после кончины мамы кивать, снова выслушивая, что «все пройдет» и «станет полегче», и улыбалась натужно, чтобы не обидеть доброжелателей.

А через два месяца после маминых годин умерла бабушка от сердечного приступа. Она не пренебрегала своим состоянием здоровья и, когда почувствовала боли в сердце, пошла к врачам, сделала все необходимые обследования, и выполняла все данные ими рекомендации, и добросовестно принимала лекарства.

Втайне от всей семьи. Не хотела их тревожить.

Но сердце не справилось с ее материнским горем.

На сороковой день после смерти бабушки прямо на ее поминках умер дедушка.

За столом в саду. Поминки проводили в доме, в узком кругу самых близких друзей. Они не сразу и заметили, что дед пропал. Нету и нету – он вышел, сказал, пойду воздухом немного подышу, яблоньками, сел за летний стол… Там его и нашла Настя, уже мертвого, – он сидел, откинувшись на спинку садовой скамейки, склонив голову набок, словно задремал, и улыбался.

Год они как-то продержались с папой. Не очень хорошо. Они словно отвернулись друг от друга, каждый по-своему спасаясь от горя.

Настена прибегла к уже известному ей методу отодвигать боль – сконцентрировалась на учебе и начавшихся практических занятиях на селекционной экспериментальной станции.

Она училась, училась, училась – по программе, сверх программы и еще факультативно.

А еще были студенческие олимпиады.

И каникулы с лопатой на посадках по всей стране.

Она ничего вокруг не хотела видеть, слышать и знать, только поставленную цель – учиться – как сказал классик: «Отойдите, дайте поезду проехать!»