Знак неравенства - Наталия Терентьева

— И сил моих нет, батюшка. То уйдет, то придет, два месяца поживем, опять к ней уходит, в открытую уже.

Священник покачал головой:

— А ты, матушка, не принимай его.

— Не могу… — заплакала прихожанка. — Я люблю его, прощаю…

— Больше Бога ты его любишь, а это плохо. — Отец Григорий заметил стоящую поодаль Алену. — На исповедь приходи, на причастие. Ты прости, матушка… — Он перекрестил ее. — Бог милостив, терпи. — Сделав знак Алене, отошел в боковой придел.

Женщина вслед ему прошептала искренне:

— Спасибо, батюшка…

Алена подошла к священнику и сразу спросила:

— А в чем мой грех, отец Григорий?

— Ты взяла чужое, — мягко, но тоже сразу ответил тот.

— И вы считаете, мой ребенок поэтому должен всю жизнь прожить без отца?

— Тебе нужно искупить свой грех раскаянием и смирением. И не пытаться разрушать чужую жизнь.

— Но он сам просил меня родить ребенка…

— Давно это было?

Алена опустила голову:

— Давно…

— Поэтому не лги себе, — вздохнул священник. — Скажи ему, что полюбила другого. Расстанься сейчас. Бог поможет. А он пусть растит свою дочь, которая его любит.

Алена посмотрела в лицо отцу Григорию. Он спокойно улыбнулся в ответ на ее взгляд.

— Господь тебя не оставит. Только не упорствуй в грехе.

— Вы… уверены, что вы всегда правы, отец Григорий? Ведь люди вас слушают.

— А ты послушаешь? — опять улыбнулся батюшка.

— Не знаю… Простите меня. — Алена быстро ушла, не оборачиваясь и не перекрестясь.

Алена подошла к дому около девяти часов вечера. Было еще светло, но так промозгло, что во дворе, на площадке, где обычно вечером гуляли с детьми, никого не оказалось.

Она обошла двор кругом, хотела покачаться на качелях, но передумала — не ровен час, закружится голова.

Алена решила зайти за свой дом, посмотреть, не зацвела ли черемуха, и сорвать несколько цветочков мать-и-мачехи, которые рвать днем, вместе с маленькими детьми, ей было неловко. И так Денис часто говорит, что она все никак не ощутит своего солидного возраста… Вот малыш появится, тогда, наверное, она перестанет ощущать себя девочкой, перестанет задавать глупые вопросы и одеваться как студентка…

Проходя мимо трансформаторной будки, она присмотрелась — ей показалось, что прямо у самой стены синеют какие-то цветы. В конце апреля было двадцать пять градусов — так, может, это уже выросли незабудки? Алена подошла поближе. Нет, конечно, это просто просвечивал через молодую траву голубой полиэтиленовый пакет. Она повернулась, чтобы уйти, и вдруг прямо перед собой увидела непонятно откуда взявшуюся небольшую белую собаку, похожую одновременно на бульдога и на огромную крысу. Алена вспомнила, как, первый раз увидев такую породу, она засмеялась и сказала Денису:

— Смотри, какая чудная! Похожа на крысу!

А тот, не улыбнувшись, ответил:

— Тебе что, смешно, что она на детей бросается? И откусывает у них руки?

Алена в ужасе посмотрела на собаку и перевела взгляд на Дениса:

— Правда?

— Тебе сколько лет, заяц? — спросил Денис, который то умилялся наивностью Алены, то она начинала его раздражать. Нельзя в тридцать лет удивляться, радоваться, пугаться, как в двадцать. Нельзя… Надо взрослеть, надо быть осторожней и с людьми, и с собаками…

В тот раз Денис обнял ее и прижал к себе:

— Ну ладно… Ты действительно никогда не видела питбулей?

Алена помотала головой.

— Запомни, это очень страшные собаки. А еще есть милейшие шарпеи, плюшевые убийцы.

Алена потерлась носом о плечо Дениса и слегка отстранилась от него:

— Понятно. Я не знала. У меня в детстве был эрдельтерьер, очень добрая и глупенькая собачка.

— Вроде меня, да?

Девушка задумчиво улыбнулась и покачала головой:

— Не совсем…

С тех пор Алена, встречая питбулей, смотрела на них с ужасом, хотя она и не была до конца уверена, не наврал ли ей Денис, просто для того, чтобы она перестала строить из себя восторженную наивную девочку.

Сейчас собака стояла перед ней на расстоянии двух метров и не двигалась. Алена попробовала сделать шаг в сторону. Собака тут же зарычала и придвинулась к ней. Алена смотрела в красные злобные глаза, на мокрую, подрагивающую пасть. Собака не пропускала ее. Алена остановилась. У нее пронеслась мысль: «А можно ли смотреть в глаза собаке, которая на тебя рычит?» Она точно помнила, что кому-то можно и даже нужно смотреть — кажется, волку, а кому-то — змее или как раз бешеной собаке? — не надо. Или наоборот.

Так они стояли некоторое время. Алена все-таки смотрела на питбуля, отвернуться казалось еще страшнее. А собака следила за малейшим ее движением, как будто готовилась к нападению. У Алены внутри, внизу живота, что-то сжалось, то ли от долгого неподвижного стояния, то ли от страха. Она медленно, чтобы не насторожить собаку, подняла руку и положила ее на живот.

Собака отреагировала на это движение тихим злобным рычанием. Она теперь рычала не переставая и, покачиваясь на крепких кривых лапах, шаг за шагом приближалась к Алене, не сводя с нее страшных бессмысленных глаз. На собаке не было ошейника. Алена, стараясь не крутить головой, судорожно обвела глазами задний дворик дома, куда ее занесла нелегкая, и никого, не то что похожего на хозяина собаки, но вообще ни одного человека не увидела.

Она постаралась дышать ровно. Собака не бешеная, нет, уговаривала себя Алена. А в животе у нее что-то все сжималось и сжималось, до боли. И эта боль росла, тяжелая, горячая, пугающая. Алена думала только об одном — шевелиться нельзя. И нельзя бояться. Надо просто спокойно стоять. Это просто собака. Она ничего плохого ей не сделала. И вовсе она не бешеная… У нее капает слюна, но это просто чья-то собака, здоровая, домашняя… Наверное, она голодная, но собаки, даже сыскные, даже злобные, людей не едят.

И Алена тихо, почти беззвучно, сказала собаке:

— Ну что ты? Фу. Не надо. Не надо…

Собака как-то странно задрожала и ощерилась. Полоска шерсти от холки до хвоста у нее встала дыбом, отчего животное стало похоже на панка-альбиноса. У Алены вдруг мгновенно пересохло во рту, и ей стало нечем дышать. Она шевельнулась, под ногой у нее что-то хрустнуло — это был тот самый голубой пакет, и собака один раз пролаяла низким, утробным голосом.

Нет, надо просто стоять. Ничего не говорить. Не издыхать. Не переминаться. Если она не двигается и молчит, тогда и собака ничего не делает. Просто стоит и смотрит. И пусть себе смотрит. Пусть… Не надо ничего бояться. Сейчас хозяин ее выглянет из окна и посвистит ей. Наверное, это просто очень умная, дрессированная собака, которая гуляет одна. А хозяин смотрит футбол… И в перерывах — рекламу… Ту, которая очень нравилась Денису, — мультик про нарисованные упитанные сотовые телефончики, синий и розовый. Он всегда внимательно и молча смотрел эту рекламу, думая о чем-то своем и качая головой. Синий телефончик сидит дома в кресле и смотрит футбол, а розовый звонит ему и признается в любви. Только ему денег жалко, а очень хочется повторять признание миллионы раз. А синий его утешает — говори-говори, мы же с тобой любим друг друга по льготному тарифу… Тогда розовый телефончик прыгает к нему в кресло, и они накрепко сплетаются своими толстенькими короткими антенками.