Римская Галлия - Фюстель де Куланж

власти первого императора можно видеть, как различные элементы самодержавия были формально вручены ему целым рядом народных и сенатских постановлений, изданных по установленным правилам[475]. Но и подобные акты не утвердили монархию раз навсегда: необходимо было, чтобы полномочия возобновлялись в пользу каждого нового государя. Делегация производилась тогда сенатом, который оффициально представлял Римскую республику[476]. Акт такой передачи власти по существу был тожествен с тем, который совершался некогда в пользу каждого царя и каждого консула, потому-то его и продолжали называть тем же именем – lex regia de imperio[477].

Императорское достоинство не рассматривалось как наследственное по крайней мере в первые три века[478]. Каждый государь признавал, что он обязан был властью полномочию, полученному чрез сенат. Такой правовой принцип никем не оспаривался.

Хоть и полученная путем полномочия от народа, императорская власть являлась тем не менее очень могущественною. Замечательною особенностью государственного устройства римлян всегда было то, что общественная власть, раз она вручалась единому лицу, каково бы оно ни было, оказывалась в его руках абсолютною, полною, почти безграничною. Для римлян магистратура рисовалась не только простой должностью, но именно властью: она и определялась выразительным термином – imperium[479]. Тот, кто был ею облечен, хотя бы лишь на один год, был господином, вождем народа – magister populi[480].

Такая форма понимания авторитета главы государства, как делегации верховной власти гражданской общины (республики), сохраняется во все периоды истории Рима – при царях, при консульском управлении и во времена императоров.

Как представители государства, консулы по закону были неограниченными господами. Тит Ливий и Цицерон не видят никакой разницы между их могуществом и властью царей[481]. Они объединяли в своих руках все права гражданской общины. Они были в одно и то же время руководителями гражданского управления и военачальниками. Они председательствовали в сенате и народном собрании, и никто не мог говорить ни в первом, ни во втором иначе как с их разрешения и о вопросе, ими поставленном. Они производили ценз: это значило, что они определяли место каждого гражданина на социальной лестнице и его политические права; они решали по своей воле, кто будет сенатором, кто – всадником, кто – простым гражданином, кто, наконец, останется за пределами общины. Все это постановлялось ими бесповоротно. Они же чинили суд: право изрекалось их устами, они были как бы живым законом – ius dicebant[482]. В их особе жила даже в некотором роде и законодательная власть: слова, которые они произносили (edictum), имели силу закона, по крайней мере до окончания срока их должности, и всякий гражданин был обязан склоняться перед таким простым словесным приказанием. Римский гений не понимал, как бы могла отдельная личность вступить в борьбу с волею человека, который представляет в себе государство. Римляне никогда не думали устанавливать определенные границы могуществу магистрата.

Позже, когда плебеи стали требовать себе места в гражданской общине, римлянам не пришло также на мысль определить права личностей и ограничить власть должностного лица; они предпочли создать новых вождей для плебеев, и народные трибуны были вооружены также безграничною и неуязвимою властью. Еще позже римляне учредили новых магистратов, и каждый из них опять оказался в своей области всемогущим господином. Единственным придуманным ими способом обеспечить себя от полного порабощения подобным государям на годичный срок было умножение их числа. Так произошло, что один из них мог защитить и оберечь гражданина, которому другой наносил удар: никогда право личности не находило в Риме для себя лучшей гарантии[483]. Консулы, трибуны, цензоры, преторы – все они были государями в Риме точно так же, как проконсулы в провинциях.

Переворот, создавший империю, заключался лишь в том, что различные функции власти, которые были розданы по разным рукам, сосредоточились после того в руках одного человека: imperium, разделенное между несколькими магистратами, теперь принадлежало одному лицу. Это была все та же верховная власть, происходившая из того же источника, сохранявшая ту же природу, она только воплощалась теперь в одном человеке. Единый вождь стал на месте нескольких вождей, помимо этого публичное право оставалось без изменения[484].

Никогда не было в Европе монархии более всевластной, чем та, которая явилась наследницей всемогущества Римской республики. Фактической власти императора не было определено больше границ, чем теоретическому самодержавию народа[485]. Излишне было даже выставлять на вид людям божественное право как санкцию новой власти. Понятие о народном праве, доведенное до крайних последствий авторитарным гением Рима, оказалось достаточным для учреждения абсолютной монархии.

Вот каковы были атрибуты нового государя.

В качестве военного вождя империи он начальствовал над всеми армиями и производил в них назначения по всем чинам. Солдаты произносили клятву в верности его имени и перед его изображением. Он производил воинский набор в тех размерах, какие считал нужными. Он обладал правом войны и мира[486].

Вооруженный трибунскими полномочиями, он владел законодательной инициативой, а также пользовался ius referendi и вместе с тем правом veto относительно всякого предложения или акта, исходившего из какого-нибудь другого источника[487]. Личность его была священна и неприкосновенна (sacrosanctus), и всякий, кто посягал на нее хотя бы только словом, мог быть умерщвлен без суда, как нечестивец; таков был старый закон о трибунской власти[488]. Эта власть, которая давала ее носителю право карать, сообщала также императору право покровительствовать (ius intercedendi) и позволяла ему брать на себя функцию защитника слабых, которая всегда занимает важное место в составе полномочий монарха[489].

Он собирал подати, назначая по произволу их цифру и высоту и предписывая своим чиновникам составлять списки ее распределения. Он распоряжался собранными суммами без всякого контроля[490].

Он же мог конфисковать частные земли с целями общественной пользы или для предоставления их колониям, которые он основывал[491].

Как глава половины провинций, он отправлял в них неограниченные полномочия прежних проконсулов[492]. Он управлял ими через посредство своих наместников (legati), которые были ответственны в своих действиях только перед ним. Сенат сохранил в продолжение нескольких веков право назначать правителей в остальные провинции[493], но император наблюдал и за ними, посылал им предписания, так что власть его в ceнатских провинциях оказывалась не меньшею, чем в его собственных[494]. У нас есть доказательства этого факта по отношению к самой Галлии. Видно из авторов и из надписей, что император был настолько же свободным распорядителем в Нарбоннской провинции, которая была сенатскою, насколько в Лионской или Бельгийской, которые были императорскими.

Замещая собою прежних цензоров республики, он наблюдал за нравами и частной жизнью. Отсюда