Римская Галлия - Фюстель де Куланж

сохранение кельтского языка даже y простого народа. Стало быть, все, что мы будем говорить об этом предмете, может быть высказываемо только как чистое предположение.

Наоборот, многочисленные данные подтверждают факт распространения латинского языка даже в массах. Когда в Галлию стало проникать христианство, оно приносилось людьми, которым знакомы были только латинский или греческий языки, между тем св. Пофин, св. Ириней, св. Дионисий, св. Елевферий проповедовали и обращали в новую веру преимущественно в народной среде. Св. Мартин также не был галлом по происхождению; родившись в Паннонии, он вырос в Италии, и нет указаний, чтобы ему известен был галльский язык; тем не менее он был избран в епископы всем народом города Тура и в своих проповедях свободно обращался ко всей пастве.

Сохранение нескольких галльских терминов в современном французском языке вовсе не доказывает непрерывного существования кельтской речи. Следовало бы в самом деле заметить, что подобные термины, как например aripennis или leuga, были прежде всего латинизованы. Они вошли в латынь данной области, потому что обозначали предметы, для которых в классическом языке римлян не находилось подходящих выражений. Латинский язык того времени брал отовсюду новые слова – из греческого, из галльского, из германского языков, и через такую латынь термины эти дошли до нас. В Галлии внедрилась не только литературная, ученая, правовая или официальная латинская речь. Возьмите самые обыденные слова, которыми народ должен был пользоваться повседневно, обозначения родства, ласкательные выражения, вспомогательные глаголы, постоянно раздающиеся в устах, как например быть, иметь, сделать, или еще названия животных, земледельческих или ремесленных орудий – почти все они во французском происходят от латинского языка. Нельзя же думать, чтобы эти слова утвердились в народном говоре после нашествия варваров; они уже жили в нем до появления германцев. Если бы на кельтском языке действительно еще говорили в V веке, нельзя было бы объяснить, почему он не продолжал существовать и позже. Когда прекратилось римское господство и высший класс утерял свою власть, как раз настал удобный момент для нового оживления старого языка. У германцев не было никакого побуждения отдать предпочтение латинскому языку перед кельтским. Если кельтский язык не восторжествовал и не укрепился вновь в ту эпоху, то произошло это оттого, что его уже больше не существовало[440].

Виновно ли хоть сколько-нибудь в таком исчезновении галльского языка римское правительство? Никогда Рим не предпринимал войны против языков побежденных народов. Он не боролся ни с иберийскою, ни с пуническою, ни с фригийскою речью, однако же и эти говоры погибли. Никакой закон не воспрещал людям пользоваться наречием отцов. Один только раз видим мы, что император Клавдий отнимает звание римского гражданина y человека за незнание латинского языка; но мы не имеем права строить на единичном факте общее заключение: самое большее, если мы можем из этого вывести, что, как только человек получал гражданские права, известный decorum принуждал его научиться языку народа, в состав которого он вступал, Рим никогда не преследовал задачи основывать целую систему правительственных латинских сельских школ для отучения галлов от их языка. Нужно, однако, представлять себе, что наместники, которые посылались в провинции, говорили только по-латыни, что только на этом языке обращались они к местным общинам и только на нем вели процессы. Прошения к сенату, к императорским советникам, к самому императору должны были писаться также на латинском языке. Каждый сколько-нибудь энергичный в общественной карьере галл, даже если он ограничивал свое честолюбие одними муниципальными должностями, обязан был знать по-латыни.

Впрочем, и сами галлы не ощущали сильных побуждений цепко держаться за свою старую речь. В последней недоставало слов, которые делались необходимыми по мере распространения цивилизованной жизни. На ней нельзя было выразить новые понятия, и она не поддавалась вкусам новых поколений. Она не могла служить ни литературе, ни суду, ни изящному разговору. Латинский язык в силу необходимости стал языком высшего класса и всего, что к нему приближалось, всего, что было культурным или хотело казаться таковым[441]. Воля Рима была ни при чем в такой перемене; галлы переняли язык римлян, потому что чувствовали потребность, выгоду, удовольствие от его усвоения. Перемена языка не являлась прямым последствием завоевания. Прибавим еще раз, что латинский язык был языком новой религии: сначала – римского политеизма, потом – христианства. Только по-латыни можно было делать посвящения богам и теням умерших; только по-латыни можно было молиться.

От высших классов латинский язык спустился в низшие и распространился даже по деревням. Дело в том, что в те времена не существовало между городом и деревней той противоположности, которую предполагают теперь по аналогии с современностью. Город и деревня, как увидим из дальнейшего изложения, сливались в одну общину. Знать, являвшаяся классом домовладельцев в городе, владела также землями, часто обширными, в окружавшей его сельской территории. Она делила свое время между городом и деревнею, держала и там и здесь особый состав слуг, которые все были заинтересованы в том, чтобы понимать язык господина и говорить на нем.

Ученые ХІХ века построили теорию о живучести языков, будто являющейся признаком стойкости рас. В нашу задачу не входит поддерживать или опровергать эту теорию. Мы предупреждаем только, что она никогда не была вполне доказана. История, наоборот, свидетельствует более чем одним примером о чрезвычайной легкости, с которою народ переменяет свой язык. Правда, что последнего нельзя добиться насилием, но результат естественно достигается через действие практического интереса. Когда встречаются друг с другом два народа, не всегда более малочисленный отступает от своего языка – это бывает скорее с тем, который больше нуждается в другом. Вот почему галлы научились языку римлян; и они так хорошо усвоили его, что обратили в свою повседневную речь, в свой единственный национальный говор, и отвыкли от того, на котором объяснялись в предшествующие века.

6. Изменение обычаев и образованности

Галлы с чрезвычайною легкостью отказались от воинственных навыков и склонностей своей старины. Едва прошло тридцать лет со времени завоевания, как Страбон уже писал, что они больше не думали о войне, что все заботы их были направлены к земледелию и вообще к мирным занятиям[442]. Такое быстрое перерождение заставляет предполагать, что страсть к войнам не была более присуща галлам, чем какой-нибудь другой расе. Галльское. племя оставалось воинственным до тех пор, пока отсутствие прочных государственных учреждений как бы присуждало его к непрерывным войнам. Но оно привязалось к миру, как только получило устойчивое управление. Любовь к войне и любовь к миру одинаково заложены в основу человеческой природы; одна пересиливает другую, смотря по тому, какое направление дает сознанию народа общественный порядок,