Мой друг Перси, Буффало Билл и я - Ульф Старк

Пия только что вылезла из воды и сидела на камне у огня, завернувшись в полотенце. Мы остановились за ольхой.

— Ну давай же! — шепнул Перси.

— А может, наплюем на все это?

— Ну уж нет! Помни: ты должен с ней заговорить. А сам все время вспоминай всякие гадости.

— Ладно, — кивнул я и направился к Пии. Хотя на самом деле мне хотелось дать деру и никогда больше сюда не возвращаться. Перси шел за мной и следил, чтобы я не сдрейфил. Классе, Леффе и все остальные молча проводили меня взглядами. Я остановился перед Пией.

— Привет.

— Привет, — ответила она, даже не посмотрев на меня. — Чего тебе?

— Просто хотел поздороваться.

Я застыл на месте, смотрел на нее и чувствовал, как живот сжимает судорога, мне даже пришлось сглотнуть и крепче стиснуть губы.

— Что ты на меня уставился? — рассердилась она. — И зачем корчишь рожи? Что у тебя на уме?

— Вареные рыбьи глаза, — сказал я.

Классе ухмыльнулся. Я еще раз сглотнул: вареные рыбьи глаза — самое отвратительное на свете. Когда бабушка выковыривала глаза у отварной трески, совала их в рот и причмокивала, я не мог на это смотреть. И вот теперь я представлял, как она пережевывает эти белые маленькие комочки с черными зрачками.

— Класс, — сказала Пия. — А ты, Перси? Ты о чем думаешь?

— О том, что скоро вернусь домой. Но я рад, что мы познакомились.

— И я.

Потом мы с Перси пошли к дому. На прощание Классе показал мне два поднятых вверх пальца — знак победы. Но кто победил? Высоко в синем небе сновали ласточки. По дороге скакал чибис. Перси обнял меня за плечи.

— Молодец! Видишь, у тебя получилось! Ну, как ты теперь себя чувствуешь?

— Меня до сих пор тошнит.

— Значит, самое худшее позади.

Когда мы вернулись вечером, то увидели, что дедушка вынес на улицу тазик с теплой водой, поставил его на каменную полочку у крыльца и улыбнулся белкам и воронам.

Он был в одной майке, подтяжки свисали по бокам, а шляпу он сдвинул на затылок. На ногах были новые сапоги. Клетчатую рубашку он положил на землю в сторонке.

— Вы как раз вовремя, — сказал дедушка. — Сейчас все начнется.

— Что? — спросили мы.

— I don’t say a word[12], — ответил он.

Над полкой был ящик с землей, где росли земляника, мак и настурция. Дедушка воткнул в землю бабушкино зеркало. Солнце отражалось в нем и посылало во все стороны солнечные зайчики. Рядышком стояла фотография Буффало Билла в кожаной куртке с бахромой и ковбойской шляпе.

— Дедушка решил побриться? — спросил я.

— Понятия не имею, — ответил дедушка, как будто речь шла не о нем.

— Что-что? — не понял Перси.

— Не does what he does[13], — сказал дедушка.

И принялся взбивать мыльную пену в кофейной чашке. Чайка спустилась с неба, уселась на трубу и наблюдала за ним. Дедушка раскрыл бритву, провел ей взад и вперед по кожаному ремню, чтобы наточить как следует. Он напевал какую-то мелодию, я никогда её не слышал. Да я вообще не слышал, чтобы он пел! Из дома вышла бабушка и замерла на крыльце.

— Я только…

Она хотела сказать, что ужин скоро будет готов, но не договорила. Солнечные зайчики от бритвы попали ей в глаза. Она зажмурилась, да так и осталась стоять, наблюдая, как дедушка намыливает щеки и шею.

— Что вы хотели сказать? — спросил Перси.

Но бабушка приложила палец к губам.

Дедушка тоже промолчал, потому что боялся порезать шею: там кожа была дряблая и ее легко было поранить. Но его отражение в зеркале подмигнуло бабушке. Дедушка водил бритвой по щекам, а затем споласкивал ее в тазу.

Он просто брился, в этом не было ничего особенного.

Но нам казалось, что мы стали свидетелями очень важного события, о каком впору писать в Библии. Или в книге про Буффало Билла.

Наконец у дедушки остались лишь усы и клочок волос на подбородке. Он взял бабушкины маникюрные ножницы и подровнял его так, что получилась небольшая остренькая бородка — точь-в-точь как у Буффало Билла на фотографии.

Дедушка надел рубашку, сдвинул шляпу с затылка на лоб и повернулся к бабушке:

— Ну, нравится?

По его лицу скользнула тень сомнения, но бабушка вытерла руки о передник и улыбнулась.

— Готфрид, дорогой, — проговорила она.

— Можешь называть меня Буффало Билл. Ну что, ужин скоро?

— Ужин? Ах да, ну конечно! — она вдруг покраснела.

— I love you, honey[14], — сказал дедушка.

Но прежде чем подойти к ней, обернулся к нам, достал листок бумаги из кармана брюк и прошептал:

— Эй, отнесите-ка эту записку учителю.

Бабушка поставила на большой дубовый стол лучшие тарелки. Постелила белую скатерть. А еще собрала полевые цветы, шиповник, настурцию и расставила в банках здесь и там.

Котлеты на блюде пахли так, что слюнки текли. Вообще-то дедушка ел их каждый день. Но он и любил их больше всего.

— Мне жаль, но соус получился с комками, — сказала бабушка.

— Don't worry[15], — ответил дедушка, который вообще-то комки терпеть не мог.

Он положил себе картошку и полил щедро соусом. В салатнице лежали еще вареные морковь и горох — если кто захочет. Дедушка не захотел.

А вот выпить он был не прочь.

Бабушка поставила им с папой по рюмке водки.

— Cheerio, junior![16]— поднял рюмку дедушка.

— Может, тебе не стоит пить? — заволновался папа.

— От одной рюмочки вреда не будет, — вступилась бабушка.

И они выпили. Потом настал черед еды. Бабушке было трудно жевать мясо, так что она брала лишь вареную морковь. Она не сводила глаз с дедушки. В вазе на столе красовалась большущая чайная роза — «Глория дей», так этот сорт называется, а еще ее называют «Розой мира». Мне казалось, что бабушка сама похожа на эту розу — такая же бело-розовая: белые волосы и розовые щеки.