Гарри Тертлдав - Джо Стил - Гарри Тертлдав

Майк. Тот, конечно, мог и сам до чего-то додуматься, но Чарли не собирался подкидывать ему идей. Небольшая, но очень шумная часть прессы ненавидела Джо Стила и всё, что он делал. Для них Майк представал героем, который раскрывал секреты и срывал покровы с тайных заговоров.

Сторонники Джо Стила заклеймили Майка злобным лживым скунсом. Можно было решить, что они прислушиваются к Винсу Скрябину, или типа того. Но подавляющее большинство американцев не обратили никакого внимания на имя Майк Салливан. Времена оставались суровыми. Люди пытались жить день за днём и не беспокоились ни о чём, помимо ужина во вторник или ежемесячной платы за жильё.

Генеральным прокурором был не скупящийся на жёсткие речи поляк из Чикаго по имени Энди Вышински. Он не стеснялся браться за громкие дела. Он состоял в группе юристов, которая пыталась обвинить Белву Гертнер в убийстве любовника. Белву не только оправдали, одна журналистка даже написала о ней популярную постановку*. Вышински прокомментировал вердикт словами: "Жюри присяжных - полные идиоты".

Всё, что Чарли видел, говорило, что Вышински был прав, даже если провал и не вызвал симпатий к нему со стороны читательниц слезливых дамских романов*. Он не был человеком, который вызывает к себе симпатии. Это был крупный мужчина, лицо которого было похоже на сжатый кулак. Подобно Винсу Скрябину и самому Джо Стилу, таких людей, как он, никому не хотелось бесить.

Он кое-чему научился из того процесса Ревущих Двадцатых. Тогда обвинение позволило защите самой писать сценарий. Обвинение считало, что у них на руках дело, которое можно закрыть за один день. По факту, так оно было, но адвокат Белвы не дал её закрыть.

На этот раз Вышински выкатил тяжёлую артиллерию ещё до того, как были выбраны военные судьи. Он слил газетчикам всё, что имел. И у него имелось, чего слить. Шифровки, летавшие туда-сюда между Берлином и Вашингтоном. Письма на немецком на бланках со свастиками и неразборчивыми подписями генералов. Пачки украшенных свастикой рейхсмарок, некоторые ещё даже в банковской упаковке с немецкими надписями готическим шрифтом. Банковские переводы, демонстрирующие конвертацию рейхсмарок в доллары. Только самый добротный материал.

Как и весь остальной пресс-корпус Вашингтона, Чарли писал статьи по материалу, который слил Вышински. Внутри своего сообщества, репортёры были довольно скептичны.

- В настоящем суде большую часть этого дерьма даже к делу не присовокупили бы, - сказал тот, кто много писал по уголовной тематике. - Но, в военном трибунале, кто ж знает-то, блин?

- А почему это не настоящий суд? - спросил другой журналист. - Типа, они боятся, что проиграли бы, если бы пошли в него?

- Тут дело не только в этом, - сказал Чарли. - Во время Гражданской войны дела о госизмене велись в военном трибунале, поэтому есть прецедент.

Другой репортёр взглянул на Чарли.

- А ты шаришь. Ты, что, в школе учительским подпевалой был? Это, значит, только твой этот самый братец всё напрашивается на розги, ага.

- Слышь, Билл, на хуй иди, - сказа Чарли. - Считаешь меня учительским подпевалой, давай, выйдем и разберёмся.

Билл начал подниматься с барного стула. Другой репортёр взял его за руку.

- Полегче, Чарли свой.

- Никто не может быть своим, когда пишет хорошее об этом лживом как-его-там в Белом Доме, если вы меня спросите, - сказал Билл.

- А тебя вообще кто-то спрашивает? Сядь и выпей ещё. Похоже, тебе как раз надо.

Чарли тоже показалось, что выпить ещё - неплохая мысль. Так часто бывало. Допив до середины, он сказал:

- Даже, если будет военный трибунал, считаю, будет интересно. Им придётся допустить прессу. Если прессу допустят, им придётся дать выступить адвокатам судей и сказать своё слово. А когда они так сделают - приём ставок завершён, матч начинается. Эти ребята сами были адвокатами, до того, как стать судьями. Шансы пятьдесят на пятьдесят, выболтать себе свободу.

- И ты так считаешь? - Билл говорил так, словно не верил собственным ушам.

- А почему бы и нет? - вопросом на вопрос ответил Чарли.

- Потому что... Ай, бля. Наверное, я тебя не так понял.

- Следующий раунд за мой счёт! - объявил Чарли. Народ заголосил и захлопал его по спине. Он продолжил: - Сделаю так же в следующий раз, когда Билл признает, что он неправ. Это случится... эм, не знаю, году в 1947 или в 1948.

- Пошёл ты, Салливан, - сказал Билл. Однако он позволил Чарли поставить ему выпивку.

***

Военный трибунал можно устроить где угодно. Военные суды, по природе своей, должны быть передвижными. Энди Вышински, ну или Джо Стил, избрал местом проведения этого трибунала вестибюль здания Окружного суда на Индиана-авеню. В этом вестибюле с комфортом могли разместиться журналисты, фотографы и кинохроникёры. Разумеется, весь процесс должен был получить максимум рекламы, который могло дать ему правительство.

Напротив немного обшарпанного классического фасада здания Окружного суда стояла статуя Авраама Линкольна. Чарли указал на неё по пути внутрь.

- Спорим, эта статуя - ещё одна причина, почему они решили устроить процесс именно здесь. Помнишь, как Джо Стил постоянно упоминал Линкольна, измену и habeas corpus, в смысле, отмену habeas corpus во время Гражданской войны?

- Помню, конечно. - Луи Паппас кивнул. - Готов спорить, ты прав. - Потухшая сигара во рту фотографа шевелилась с каждым его словом.

Они поднялись по широкой лестнице. Стены вестибюля были отделаны коричневым гипсом. Пол был мраморным. Офицеры трибунала уже заняли свои места за столом на помосте. Председательствовал офицер ВМС. На аккуратной табличке было написано его имя: "капитан Спрюэнс". Ещё трое военных судей представляли армию: полковник Маршалл, майор Брэдли и майор Эйзенхауэр. Перед каждым из них стоял микрофон, без сомнений, для вящей пользы кинохроникёрам.

Генеральный прокурор Вышински сел на место обвинителя, попивая кофе и тихо беседуя с помощником. За противоположным столом переговаривались двое адвокатов из Американского союза гражданских свобод. Один выглядел довольно энергично; второй был одет в самый крикливый клетчатый костюм, какой Чарли когда-либо приходилось видеть. Ни одного члена "четвёрки верховных судей" видно не было.

Всё больше репортёров и фотографов заполняли выделенные им места.

- Начнём ровно в десять ноль-ноль, - произнёс капитан Спрюэнс, голос у него был мягкий, даже через микрофон.

Он был больше похож на священника или профессора, чем на военного. У полковника Маршалла также был профессорский вид. Спрюэнс продолжил:

- После этого ни один представитель прессы допущен не будет. И наблюдатели должны