Камень духов - Александр Кердан

Завалишин никогда не позволял себе ничего подобного. Вслед за почитаемыми им французскими гуманистами он считал, что не знатностью рода определяется человек, а его образованием, воспитанием и душевными качествами. Бутенев же нет-нет да и отпускал в адрес Нахимова шуточки, граничащие с бестактностью. И если сам Нахимов в большинстве случаев отмалчивался, то Завалишин всегда вступался за него. Не промолчал он и на этот раз:

– Вы, мичман, говорите, не давая себе возможности подумать, как будут расценены ваши слова, – переходя на «вы», оборвал он Бутенева. – Если вам дороги esprit de corps и наша дружба, извольте немедля просить о прощении у Павла Степановича и впредь обещайте не говорить так…

– Изволь, Дмитгий Игинагхович, – не стал спорить Бутенев, – я готов сейчас же молить господина Нахимова о милосегдии… Ну что вы в самом деле, господа? Вы же знаете, как я люблю вас обоих…

Бутенев поднялся с кровати Нахимова, на которой успел устроиться во время разговора, и, приложив руку к груди, несколько картинно поклонился Нахимову:

– Пгости меня, дгуг сегдечный, – видит Бог, не желал тебя обидеть!

– Я зла на тебя не держу, Иван, – ответил тот и благодарно улыбнулся Завалишину, к которому и обратил свой вопрос: – Ты был у Лазарева?

– Не знаю, что и сказать… И был и не был!

– Что-то не пойму тебя, Дмитрий…

– Что тут не понять, – вставил реплику Бутенев. – Ты же видишь, наш дгуг сидит смугной, даже шуток не понимает… Тут одно из двух: или Михаил Петгович в очегедной газ не оценил по достоинству ваших подвигов, о коих мне Павел успел гассказать, или же наш лейтенант скучает по той гишпанской кгасавице, котогую вы так гегоически намедни спасли…

Дмитрий бросил на Нахимова укоризненный взгляд, но промолчал. Ему очень хотелось поделиться с друзьями тем, что он увидел в капитанской каюте, но понятия о чести не позволяли этого.

А Бутенев не унимался:

– Так это не пгоказы амуга?

– Да нет же, – уже сердясь, ответил Завалишин. – Амур тут ни при чем!

– Тогда, значит, в твоем настгоении виноват командиг?

– Я с ним не обмолвился ни словом.

– Вот и отлично! – обрадовался чему-то Иван и тут же пояснил Завалишину свою радость: – В таком случае, тебя ждет сюгпгиз…

– Пожалуй, хватит уже сюрпризов на сегодня…

– Нет, милостивый госудагь, ты пгосто не догадываешься, что это за сюгпгиз… И даже не один, а целых два, и каждый догогого стоит!

– Что же ты замолчал, Иван? Выкладывай свои сюрпризы.

– Ну нет, дагом не скажу, – произнес Бутенев, довольный тем, что заинтригованный лейтенант больше не сердится на него. – Вот ежели соизволишь мне налить стопку гому, тогда, может статься, я тебе и откгою один из них, а втогой, извини, и за целую бутыль сказать не смею. Сие – пгегогатива их высокоблагогодия капитана втогого ганга Лазагева… Пусть он сам тебя и погадует.

«Уже обрадовал», – подумал Дмитрий.

– Будет тебе ром, Иван. Говори!

– Ладно, скажу. Тем паче стоит мне только за двегь выйти, Павел Степанович тебе сей момент все и выложит… – Подождав, пока Завалишин нальет граненый стакан еще петровских времен, он одним глотком отправил в себя его содержимое, крякнул и продолжал: – Гадуйтесь, господин лейтенант! Мы пгиглашены на бал!

– Перестань, Иван. Какой бал в этакой глуши…

– А вот какой! Самый что ни на есть настоящий! От ваших с Нахимовым дгузей гишпанцев из пгезидии Сан-Фганциско пгишло письменное пгиглашение, обязывающее всех офицегов фгегата при полном пагаде нынче вечегом пгибыть в сию кгепость на тогжества, устгаиваемые неким сеньогом Эггаелло…

– Аргуэлло.

– Совегшенно вегно… Так вот, в сем письме сказано, что пгаздник устгаивается в честь спасения племянницы означенного сеньога. Не та ли это кгасавица, о котогой гассказывал мне Павел? Ну-ка, судаги, пгизнавайтесь, не ее ли чегные глаза вгаз сгазили вас обоих?

– Да будет тебе, Иван, – неожиданно для себя сконфузился Завалишин. А сам вдруг вспомнил, как смотрела на него юная сеньорита, какие у нее действительно чудные, затененные длинными ресницами глаза…

Дмитрий в свои двадцать лет ни разу еще не влюблялся, если не считать смешного детского увлечения кузиной Катенькой N и тех пламенных взоров и нежных вздохов, которыми они обменялись на одном из детских балов в Твери. Все это было даже не нарождающимся чувством, а скорее последствием прочтения французских романов, которых немало было в библиотеках их отцов, доводившихся друг другу двоюродными братьями. Это увлечение дальше одной записки, написанной Дмитрием по-французски и оставшейся без ответа, не пошло. Девочка со своими родителями вскоре уехала в имение, а сам Дмитрий поступил в Морской корпус и позабыл о ней.

Мария Меркадо была первой взрослой девушкой, затронувшей его воображение. Этому немало способствовали и необычные обстоятельства их знакомства, и все то, что произошло после него: визит в президию и миссию, ураган и спасение из мрачного подземелья. Завалишин все эти дни, словно ненароком, вспоминал сеньориту, такую прекрасную и непосредственную. Правда, он не решался признаться себе, что воспоминания эти есть не что иное, как влюбленность. Вопрос Бутенева заставил его покраснеть. Лейтенанту на миг показалось, что он видит сеньориту Марию, слышит ее голос… «Неужели я сегодня увижу ее на балу?»

Он не нашел что ответить Бутеневу, и тут в дверь каюты постучали.

На пороге возник вестовой:

– Ваше высокородие, – не по чину высоко обратился он к лейтенанту, – вам велено явиться к господину капитану второго ранга!

– Спасибо, братец, – Завалишин одернул мундир. – Кажется, меня хотят известить о втором сюрпризе, господа! Я оставляю вас наедине! Обещайте мне не ссориться…

Командир фрегата встретил лейтенанта в своей каюте на сей раз при парадном мундире и при всех орденах, кроме того Владимира 4-й степени, который он получил вместо Завалишина. Лицо Михаила Петровича было похоже на гипсовую маску, на которой ничего нельзя прочитать, кроме осознания важности предстоящего разговора. Выслушав приветствие подчиненного, Лазарев взял со стола пакет со взломанной печатью и медленно извлек из него бумагу с водяными знаками – на такой пишут в самых высоких канцеляриях.

– От господина Бенземана, прибывшего в залив Румянцева на бриге «Булдаков», давеча получен мной сей пакет из канцелярии его императорского величества, нашего просвещеннейшего государя Александра Павловича. Мне поручено довести до вашего сведения, господин лейтенант, что его императорское величество получили ваше письмо, отправленное из Англии, и высочайше повелевают вам немедленно отправиться в Санкт-Петербург для высочайшей аудиенции.

По голосу командира корабля было трудно понять, обрадовался ли Лазарев возможности избавиться от свидетеля своего грехопадения или, напротив, испугался, что, оказавшись при дворе, Завалишин расскажет что-то лишнее о кругосветном вояже или о нем самом. Лейтенанту почудилось, что Лазарев хочет о чем-то спросить его, но не решается это сделать. Тогда он сам задал вопрос: