Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве - Андрей Георгиевич Битов

на всякий случай напомнил я.

— Еще как педагогично! — сказала мама. — Только не бить, а лупцевать его нужно, и непременно ремнем.

— Я, когда был маленьким, нас, деревенских мальчишек, в деревне драли как сидоровых коз, — вспомнил дедушка. — И непременно березовыми розгами. Смочат их в соленой водичке и давай нас, родненьких, драть. Мы сразу шелковыми становились.

— А в нашей деревне это называли охаживать, — вспомнила бабушка. — Меня мать за любую шалость тут же полотенцем по попе охаживала.

— И нас мутузили, — добавил отец. — Учитель говорил, что детей непременно мутузить нужно.

— Не мутузить, а стегать, — напомнил дедушка. — На Руси не мутузили, а стегали детей.

— Не стегали, а тузили, — поправила мама.

— Что это еще за слово такое — тузить? — удивился папа. — Испокон веков детей ремнем колошматили.

— В деревне обычно молотили! — упиралась бабушка. — Положат поперек лавки и давай молотить розгами.

— Правильно, розгами, — кивнул дядя. — Только не молотили, а дубасили. Мне мой дед всегда по субботам говорил: «Ну что, Сережка, пойдем в сарай за розгами, я тебя сейчас дубасить буду».

— Верно, — кивнула бабушка. — В деревнях всегда по субботам детей пороли. За всю неделю разом. Чтобы наука была. А вы Валентина не порете, вот он и зачастил в школу за двойками. Пороть его нужно.

— Нужно! — кивнул отец. — Только правильнее все же сказать не пороть, а шлепать.

— Шлепать — это не наказание, — улыбнулся дед. — Нужно ему шею намылить. Или бока намять.

— Ну, вот еще чего придумал! — разозлилась бабушка. — Где это видано — малому дитю бока мять.

— Это просто такое выражение, — стал оправдываться дедушка. — Мой отец, когда сердился, всегда говорил нам с братом, что сейчас он нам бока намнет или шею намылит.

— А у нас в школе, когда я учился, говорили, что нас сейчас вздуют, — вспоминал дядя. — Или накостыляют. Старшие ребята нас, малышей, ловили и могли накостылять за баловство.

— Интересно, а почему раньше говорили накостылять? — отвлеклась от обеда мама.

— Потому что в деревне старики могли младших палкой отлупить или костылем, — ответил дядя. — Вот и пошло выражение — накостылять.

— Ой, а вот меня матушка в деревне шелушила, — вспомнила бабушка.

— Как это? — удивился папа.

— А так: поймает меня, если я не слушаюсь, и давай шелушить, — улыбнулась бабушка. — Ремнем или прутиком березовым.

— Так что же мы будем с ним делать? — неожиданно спросил дедушка. — Дубасить, колошматить, лупить, охаживать, стегать, мутузить, пороть или драть?

— Пороть! — решительно заявил отец. — Так, а где Валентин?

Но я давно уже сидел на буфете. Если я почувствую, что меня вот-вот накажут, быстро туда забираюсь. Буфет старинный и очень высокий, он нам еще от прадедушки достался. Кроме меня, туда залезть никто не может. У меня там, наверху, даже книжка припрятана про пиратов и сухарики с изюмом. Так что я могу на шкафу долго просидеть, хоть до самого вечера. Пока папа не остынет.

— А ну-ка, слезай! — грозным голосом сказал дедушка. — Сейчас пороть тебя будем.

— Дубасить! — заулыбалась бабушка.

— Молотить! — сказала мама.

— Колошматить! — вставил дядя.

— Шелушить! — подпрыгнул дедушка.

— Мутузить! — добавил папа.

Я свесил голову вниз и покачал головой:

— Ни за что не слезу отсюда, пока вы не пообещаете меня не трогать.

— Ладно, — сказала мама. — Совсем ребенка запугали. Слезай, не тронем мы тебя.

— Это мы пошутили, — пробурчал папа.

— Верно, — добавил дядя. — Пошутили просто!

— Все равно не слезу! — твердо сказал я. — Буду тут до ночи сидеть. Книжку читать про пиратов.

— Слезай, я тебе конфету дам! — пообещала бабушка.

— За одну конфету ни за что не слезу, — помотал головой я. — Только за десять конфет.

— Хорошо, Валентин, получишь десять конфет, только слезай вниз, — попросила мама.

— И новую клюшку! — добавил я.

— Что! — возмутился папа. — Он еще условия ставит!

— Хорошо! — пообещала мама. — Клюшку тебе дедушка купит.

Но я все равно не торопился вниз. Знаю я их: наобещают с три короба, а как только слезу — начнут меня мутузить, пороть и шелушить. Читал про такое в одной книжке. Там врага выманивали из укрытия и обещали ему золотые горы. А когда он выходил, то ничего не получал. Это называется военная хитрость.

— А хочешь, мы тебе самокат купим? — спросил дядя.

— И новые лыжи! — добавила бабушка.

— Ладно! — вздохнул я. — Так уж и быть, спущусь.

А про двойку никто так и не вспомнил. Вот что такое военная хитрость.

Мария Ануфриева

Черная рука

Второклассники сидели верхом на турниках в школьном дворе и рассказывали страшилки.

— И тогда черная рука сказала: «Отдай свое сердце!» — мрачно закончил Вовка и обвел всех взглядом.

— Чем она сказала, неужели у нее еще и рот был? — спросила я.

Не потому, что сомневалась в услышанном — ясно, что если черная рука сумела пробраться через весь город к маленькой девочке, оставшейся дома без родителей, то и произнести страшные слова ей труда не составило, — а просто чтобы нарушить молчание…

— Был, — серьезно ответил Вовка. — Им она и выпила всю кровь. Когда мама вернулась домой, она пошла в комнату дочери и нашла там ее. Мертвую.

Посидели еще немного. Продленка закончилась, а идти домой не хотелось. Вроде и не поздно, но уже темно. Декабрь.

— Ну, я пошла, — сказала отличница Катька. Она все всегда делала первая. Ей хорошо: брат старший дома — вон окна светятся.

Мы с Вовкой и братьями-близнецами Лебедевыми жили в одном подъезде: он на девятом, я на восьмом, братья — на четвертом этаже. Родители у всех возвращались поздно: пока работу закончат, пока втиснутся в единственный автобус, ездивший из центра к окраинным многоэтажкам.

У подъезда потоптались. Обычно сначала мы играли у Лебедевых, потом поднимались ко мне, а уж после шли к Вовке. Если уроки на продленке не доделаны, списывали у Вовки, потом шли ко мне, затем спускались к Лебедевым. А иногда сразу отправлялись по домам, но сегодня черным-черным вечером был явно не тот случай.

— Пойдем к нам в мушкетеров играть, — предложил Лебедев-первый.

— Достанем прошлогодние новогодние костюмы и шпаги, — поддержал Лебедев-второй.

— Так костюма всего два, — засомневался Вовка.

— Я буду Миледи, — поспешила согласиться я. — А ты — Кардинал, мы на тебя красную накидку наденем.

— У нас нет красной накидки, — сказали Лебедевы, первый и второй.

— Надену, какая есть, — согласился Вовка.

Сложив портфели и мешки со сменкой у дверей, мы с Вовкой подождали, пока братья облачатся в прошлогодние костюмы.

— Лучше ты Констанцией будешь, — критически оглядел меня Вовка. — Служанкой. Миледи в белом переднике не ходила.

Я не спорила, потому что могла играть хоть Портоса, лишь