Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве - Андрей Георгиевич Битов

бы не идти одной в свою черную-черную квартиру. Лебедевым тоже хорошо — их двое, а Вовка вечно юморит и ничего не боится. На Восьмое марта он подарил мне красивую расписную шкатулку на замочке с сюрпризом. Открываешь, а оттуда на пружине чертик в тельняшке выскакивает и музыка играет. Смастерил вместе с отцом по мотивам «Бриллиантовой руки».

Вместе с картонными шпагами братья притащили в коридор арбалет и стрелы на присосках, пистолеты, пластмассовый меч и автомат, вяло стрелявший очередями из-за подсевших батареек.

Вовку облачили в покрывало леопардовой расцветки, вполне бы сгодившееся на платье Миледи. Он путался в нем, хоть и завязал на груди узлом, и два раза запнулся, а на третий упал. Я сидела на кровати Лебедева-первого и изображала Констанцию: томно бродила взглядом по политической карте мира над кроватью Лебедева-второго и вздыхала, соображая, что родители приедут часа через полтора, не раньше.

Братья и Вовка, игравший за все войска кардинала в одном лице, носились по коридору. Изредка они забегали в комнату проведать укрывшуюся в монастыре Констанцию, а я махала им рукой, показывая, что меня еще не отравили.

Споткнувшись в очередной раз, Вовка заорал:

— Я так не играю. Мне нужна короткая красная мантия.

Братья залезли в платяной шкаф, но нашли только материн махровый красный халат, от которого «кардинал» с достоинством отказался.

— Констанция, оставь портфель и притащи красную накидку с кресла, которое у тебя в большой комнате стоит, — распорядился он.

Я слезла с кровати, но исполнять поручение не спешила.

— Что-то ключи не могу найти, — попыталась соврать я, шаря рукой в портфеле.

— Ты что, боишься? — тут же раскусил меня кардинал-Вовка. — Трусиха!

— Сам — трус, — огрызнулась я и натянула пальто. — Сейчас принесу!

Пока ехала в лифте, успокаивала себя тем, что надо всего-то открыть дверь, включить свет в прихожей, забежать в комнату, схватить накидку с кресла и выбежать обратно. Правда, еще остается страшный черный-черный коридор в глубь квартиры, но в него я даже не посмотрю.

Повернув ключ в замке, я распахнула дверь и, вместо того чтобы включить свет, замерла на пороге. Вдруг в глубине квартиры, кажется, в моей комнате, что-то отчетливо лязгнуло: коротко и громко. Смолкло.

Бесшумно прикрыв дверь, забыв про лифт, я помчалась вниз к Лебедевым, перепрыгивая через три ступеньки.

— Что случилось, Констанция? — спросил Вовка.

— У меня в квартире воры!

— Ты их видела?

— Нет, но они там шумят, пилят что-то.

— Замок был сломан?

— Нет… Цел.

— А с чего ты взяла, что это воры… — протянул Лебедев-второй.

И тут же всем стало ясно, что никакие это не воры.

— Черная рука, — догадался Лебедев-первый и быстро запер за мной дверь.

— Теперь у меня квартира открыта, — ныла я. — От родителей попадет. Может, это и не черная рука? Пойдем все вместе, а? Мы только послушаем и дверь закроем. Если это воры, то они уже убежали.

— Пошли, — решительно сказал Вовка и сдернул с себя леопардовое покрывало. — Никаких черных рук не бывает. Это все выдумки.

— Давайте лучше у нас посидим, родителей подождем, — в один голос предложили братья, но Вовка уже сунул в руки мушкетерам по пистолету, а сам взял арбалет и пару стрел.

У дверей моей квартиры прислушались — тихо. Приоткрыли дверь — тихо. Друг за другом протиснулись в прихожую и замерли. Вдруг тишину прорезал короткий и отчетливый металлический скрежет. Сомнений не было — он шел из глубины черной-черной квартиры.

— Мама, — сказала я неожиданным басом и повернула к выходу, наткнувшись в темноте на Вовку.

— Мама! — прошептал он и тоже ринулся в двери.

— Мама! — братья уже бежали вниз по лестнице.

Мелькали ступеньки. Мы неслись вниз, и вытянувшаяся через рукав варежка на резинке хлопала меня по правой ноге, а мне казалось, что это черная рука летит следом и вот-вот схватит.

Добежав до дверей квартиры на четвертом этаже, ввалились в нее одновременно и долго не могли отдышаться. Когда опасность миновала, стало ясно, что оружие мы побросали на месте несостоявшегося боя с нечистой силой, а Вовка еще и выронил ключи от своей квартиры, которые захватил на всякий случай, потому что до него бежать ближе.

— Мы октябрята. На следующий год нас примут в пионеры, — начал Вовка. — Если в школе узнают, что мы испугались черной руки и не смогли попасть к себе домой, не видать нам пионерских галстуков. Да над нами каждый первоклассник смеяться будет!

— А если она задушит? — резонно заметил Лебедев-первый.

— Всех не передушит! — возвысил голос Вовка. — Несите ножи, скалку, все, что есть!

Лебедев-первый ринулся на кухню, Лебедев-второй к стенному шкафу с отцовским инструментом. В результате мы оказались вооружены: тремя молотками, массивной деревянной разделочной доской, широким ножом для рубки мяса и длинным шилом.

Поднимались пешком, чтобы не спугнуть врага шумом лифта. Когда мне было очень страшно, например по пути в поликлинику к зубному врачу, я вспоминала известных героев. Вот и сейчас за четыре этажа вверх успела привести себе в пример летчика Маресьева, которому отрезали ноги, повешенную фашистами после пыток ледяной водой Зою Космодемьянскую и, конечно, героев «Молодой гвардии».

Перед дверью квартиры выстроились: Вовка первый, за ним я, замыкали отряд братья, стоявшие плечом к плечу.

— Если на нас нападут, я буду резать, а ты прихлопывай, — он вытянул вперед нож, я сжала в руке доску.

Включили свет в прихожей. По черному-черному коридору двинулись к дальним комнатам: свет в нем включался в самом конце. Словно приветствуя нас, вновь раздался лязг и мерные удары, будто кто-то точит ножи. Все громче и громче.

Звук шел из моей комнаты.

— Кто там? — срывающимся голосом крикнула я.

— Выходи, мы уже милицию вызвали! — гаркнул Вовка.

— И родители на лифте поднимаются, — громко добавили Лебедевы.

Шум прекратился, но тут же раздался с новой силой: лязг-бамц, лязг-бамц.

— Если это не черная рука, то глухой вор, — прошептал за спиной Лебедев-первый.

Обмирая от страха, мы гурьбой ввалились в комнату, как бременские музыканты в логово разбойников, и врубили свет. Никого не было.

Лязг-бамц — раздалось из угла, в котором стоял пластиковый аквариум с хомяком.

Клочки газет, обычно устилавшие дно, хомяк сгреб в один угол и, сидя на железном поддоне, яростно поддевал зубами и опускал на него пустую железную крышку из-под детского питания, служившую поилкой. Газеты и поддон оказались сухими. Это значит, оставленную на день воду он разлил еще утром при благоустройстве территории и, совершенно озверев от жажды к вечеру, отчаянно подавал сигналы sos в пустой квартире.

— Вот тебе и черная рука, — хихикнули оба Лебедева.

— Это не