Дочь короля - Вонда Нил Макинтайр

Людовик остановился в нескольких шагах от Ива.

Ив поклонился королю учтиво, но сдержанно. Мари-Жозеф присела в глубоком реверансе.

– Отец де ла Круа, – обратился к нему монарх, – я рад видеть вас на своем вечернем приеме.

– Благодарю вас, ваше величество.

Ив подошел к его величеству и снова поклонился.

– Поведайте нам о своих приключениях, – велел Людовик. – Поведайте, как вам удалось изловить русалок.

– Да, ваше величество.

Монарх всецело сосредоточил внимание на Иве и его рассказе. Людовик был солнцем, а его натурфилософ сиял отраженным светом короля. Невидимая в тени успеха брата, Мари-Жозеф могла без помех наблюдать за придворными. Члены королевской семьи образовали вокруг Ива водоворот, оставив Мари-Жозеф на мелководье, где было не так опасно.

– Поведайте нам все, отец де ла Круа!

Мадам взяла Ива под руку, словно король, месье или шевалье могли отнять его, чтобы единолично насладиться его историями.

– Не упустите ни одного чудовища, ни одной русалки, ни одного левиафана, ни одного морского бриза!

– С удовольствием исполню ваше желание, мадам, хотя, по правде говоря, плавание сопровождалось не столько приключениями, сколько неудобствами и скукой.

Придворные пробирались мимо Мари-Жозеф, оттесняя ее от круга избранных. Аристократы обоего пола наперебой удивленно восклицали, превознося дерзание и смелость Ива, его победу над чудовищами.

– Какой красавчик! – прошептала юная герцогиня Шартрская, мадам Люцифер, как прозвал ее супруг и кузен Филипп Орлеанский. Ее фрейлина мадемуазель д’Арманьяк чуть слышно промурлыкала в ответ: «Да-да».

Мадам де Шартр и ее супруг не обменялись ни единым словом, ни единым взглядом. Мадам кивнула ей безупречно вежливо, но холодно. Пока мадам де Шартр беззастенчиво разглядывала Ива, трепеща веером, мадемуазель д’Арманьяк беззастенчиво разглядывала супруга мадам Люцифер Шартра, трепеща ресницами.

За спиной признанной дочери его величества выросла высокая фигура шевалье де Лоррена.

– Дамы, он разобьет вам сердце, – произнес он негромким веселым голосом, противиться обаянию которого было невозможно.

Мари-Жозеф пропустила придворных, занимающих более высокое по сравнению с ней положение. Устроившись в тени возле дверей, так чтобы ее не толкали, она решила, что лучше выспросит Ива обо всем без посторонних. Он может поведать ей о своих приключениях, когда они останутся вдвоем. Сегодняшний вечер всецело принадлежит ее брату, а он принадлежит двору. Он заслужил каждое мгновение своей сияющей славы, которой облек его король.

В воздухе чувствовался густой запах дыма, пота и духов. Из Салона Изобилия долетел аппетитный аромат пирожков. У Мари-Жозеф заурчало в животе. Ей не оставалось ничего иного, как постараться забыть о голоде. За весь день она съела только несколько пирожных и выпила чашку шоколада; от обилия сластей у нее разболелась голова, а желудок требовал супа, мяса и салата. Однако она знала, что придворных пригласят ужинать лишь через несколько часов.

Мари-Жозеф переступила порог, проскользнув в пустой Салон Дианы: ей так хотелось побыть в одиночестве, подальше от толпы. Бильярдные столы в зале ждали, когда его величество соблаговолит предаться любимой игре. В пустом зале играл еще один камерный оркестр.

Из Салона Марса донеслись мощные начальные аккорды какой-то музыкальной пьесы. Мари-Жозеф заглянула в дверную щель. Музыканты еще одного оркестра настраивали инструменты. Перед ними в позе, выдававшей нервозность, замер месье Никола Гупийе, капельмейстер его величества.

Синьор Алессандро Скарлатти, неаполитанец, возвышался над своим маленьким сынишкой Доменико, который сидел за великолепным клавесином. В свете свечей на боковых стенках клавесина сияли сцены, инкрустированные редкими породами дерева и перламутром. Жадность – грех, алчность – грех, но Мари-Жозеф отчаянно жаждала, просто алкала поиграть на этом клавесине.

Ее окружали изображения войны и триумфа. На потолке злобные волки влекли на битву колесницу бога Марса. Всюду, насколько хватало глаз, посетителя встречали символы войны и победы. Мари-Жозеф жалела, что король не избрал своим музыкальным салоном Салон Дианы, так как ей куда больше нравилась мифическая охотница и высеченный месье Бернини мраморный бюст короля, с высоты пьедестала, казалось, с юной надменностью окидывавший взором весь покой. Мари-Жозеф горевала о том, что ей не довелось видеть его величество юным. Разумеется, он был до сих пор хорош собой, но тридцать лет тому назад он был сказочно прекрасен.

Синьор Скарлатти рявкнул на сына, отдавая ему какое-то приказание. Мари-Жозеф разобрала отдельные итальянские слова, по большей части «нет, нет, нет». Доменико перестал играть и сложил руки на коленях. Синьор Скарлатти пропел мотив без слов, не исключая и мелизмов, отбивая такт дирижерской тростью по сверкающему перламутру клавесина.

– Тра-та-та-та! Capisci?[8]

– Да, отец.

Доменико заиграл снова; синьор Скарлатти, сложив руки на груди, грозно воззрился на него, пока он играл. Мари-Жозеф считала Доменико несравненным вундеркиндом и лукавым шалуном.

Синьор Скарлатти заметил Мари-Жозеф:

– Надо же, а ведь это наша малютка, учительница арифметики!

Он подошел к Мари-Жозеф и поцеловал ей руку.

– Добрый вечер, синьор, – приветствовала его Мари-Жозеф.

– Фортуна была к вам благосклонна, – промолвил он.

– Я всего лишь стала по-другому одеваться, – возразила Мари-Жозеф.

– И прошли немалый путь от Сен-Сира до Версаля. – Он томно поглядел на нее. – Теперь, когда вы заняли столь высокое положение, смею ли я, смиренный, надеяться на поцелуй?

Мари-Жозеф покраснела:

– Если я стану целовать мужчин, особенно женатых, то непременно навлеку на себя гнев брата.

– Но если я сумею угодить вам, если я сумею угодить ему, если я сумею угодить его величеству…

– Сударь, я и не предполагала, что, написав вам в подарок незатейливую песенку, я превращусь в вашу должницу.

Она вырвала у него руку.

Скарлатти усмехнулся:

– Судя по всему, вы пробыли при дворе недолго.

– Вы же сами знаете. Пожалуйста, забудьте, что я когда-то просила вас об услуге, пожалуйста, забудьте, что когда-то к вам обращалась!

– Синьорина Мария!

Доменико кинулся к ней и пылко обхватил за талию, почти исчезнув в пышных оборках нижней юбки.

– Маэстро Демонико! Как чудно вы играли!

Он, как обычно, рассмеялся, услышав прозвище, которое она придумала ему, когда он и его отец приезжали в Сен-Сир играть перед воспитанницами. Она опустилась на колени и обняла его.