Магистр ордена Святого Грааля - Эжен Дени

деньги против тебя смертные сети плетут, как не на мои, проигранные мерзавцу (теперь-то ясно, что мерзавцу!) Извольскому?

— Да ты же в том не виновен.

— Виновен, не виновен, пускай Господь разбирает. А мое дело — вину сию искупить! — сказал Бурмасов решительно. — Я тебя теперь должен во что бы то ни стало от всех злодеев сберечь! И сберегу! Жизни своей не пощажу, а сберегу! Вот тебе слово князя Бурмасова, и подлец последний буду, если слово не соблюду!

Внезапно на фон Штраубе опять снизошло наитие. Какой-то совсем другой человек (но он отчего-то знает, что-то тоже Бурмасов, хотя и совсем, совсем иной Бурмасов), одетый необычно, как никто нынче не одевается, при необычно ярком свете, льющемся не от свечей, а от каких-то стеклянных кругляшков, вот так же точно обещает его во что бы то ни стало сберечь… Нет, не его — кого-то тоже другого, тоже необычно одетого, однако почему-то он, фон Штраубе, соединяет этого человека с собой…

А затем этого кого-то — не то его, не то не его — накрывает черной водой, и единственный пробивающийся сквозь ее толщу свет — это свет звезды, единственной звезды на далеком небе…

Он провел перед глазами рукой, и видение исчезло. Но теперь он знал, что когда-то, может быть, через сотню лет, все будет именно так. Ибо все во времени повторяемо. Только еще будет звезда по имени Полынь, взирающая с небес на окровавленную и разоренную, уж не эту ли самую, огромную и непонятную страну…[46]

Между тем Бурмасов — не тот, из видения, а нынешний, в гвардейском мундире Бурмасов, взволнованный, уже вышагивал по комнате взад и вперед.

— Итак, — сказал он, — пора сделать резюмацию. Три силы ведут охоту на тебя, и мы их все три высчитали, как я полагаю, верно. — Князь стал загибать пальцы. — Офицеры-заговорщики — это раз. Франкмасоны — это два. Enfin[47] некая пока непонятная сила, как-то связанная с твоим орденом. Что ж, коли они охотники, то и мы не лыком шиты! Свою охоту начнем!.. У нас, правда, в России говорят: за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. А ежели сразу за тремя, то тем паче, надобно полагать. Посему устремляться за ними следует поочередно. И начинать с самого неловкого, чтоб хоть тут уж верная фортуна была. С кого ж мы в таком случае начнем?

Фон Штраубе пожал плечами:

— Мы же не знаем никого… Хотя, впрочем, одного знаем — этого твоего инкогнито из ресторации, масонского, как ты говоришь, фельдмаршала.

Бурмасов, однако, покачал головой:

— Нет, до этой дичи добраться больно уж будет нелегко, то не заяц, а самый что ни есть матерый волчище, Оставим-ка его так что на опосля. А начнем-ка мы лучше вот с кого — с этих твоих орденских братцев… Стыдно при тебе верным словом их и назвать…

— Ты их все-таки подозреваешь? — спросил фон Штраубе. — По каким резонам?

— Нюх — мой резон, — сказал Бурмасов. — Нюхом чуется мне, что рыла у них в пуху. Я не твой комтур, миндальничать с ними не стану! Все, что у них там прячется за душонками, мне мигом выложат! Идем! — С этими словами он, полный решимости, стал надевать шинель.

— Что ж, давай попытаем счастья, — с некоторым сомнением, но все же согласился фон Штраубе и набросил на себя подбитый мехом орденский плащ.

Князь стремительно вышел из комнаты, фон Штраубе не мешкая последовал за ним и настиг Никиту лишь у самой лестницы…

…Но почему, почему вдруг остановилось это мгновение, когда они коснулись сапогами верхней ступени?..

…Что с ним? Он возлетел?..

...Нет, по другой причине не было опоры под ногами: он проваливался вниз…

…Боже, почему так долго? Уж не в самую ли преисподнюю? Или просто время куда-то упорхнуло?..

…Отчего-то лишь потом услышал грохот рушимого камня и понял, что это лестница обрушилась под ними…

…Сотрясение во всем теле — достиг в падении некоего дна… Как-то успел прикрыть голову руками, и тут же камни обрушились сверху, сокрушая всю его плоть…

Несмотря на руки, прикрывавшие голову, по ней пришлось изрядно. Однако сознания он не потерял. И сожалел об этом, ибо камни сейчас раздавливали грудь, и смерть, судя по всему, предстояла наимучительная.

Из последних сил попытался окликнуть Бурмасова, но услышал только свой слабый стон… «Как глупо…» — подумал фон Штраубе и тут почувствовал, что желаемое забытье все-таки начинает его забирать…

…Сколько оно длилось?.. Время не поддавалось счету. Но когда очнулся — или ему казалось, что очнулся, — каменья уже так сильно не давили на грудь.

Нет, вероятно, очнулся все-таки, ибо ощутил, что кто-то снимает с него обрушившиеся каменные ступени. Кто? Уж не Бурмасов ли?..

— Никита… — прошевелил губами он — только на то и достало сил.

…Однако разбиравших камни было не менее как двое. И фонарь горел у них в руках, но в его свете фон Штраубе только расплывчатые силуэты мог различить. Они переговаривались между собой — отчего-то фон Штраубе казалось, что они при этом хихикали.

— Гляди-ка, и правда живой — губами еще шевелит… — хихикнул один.

— Говорил тебе — живучий, — подхихикнул другой. — Их сиятельство будут довольны.

Кто они? Бесы, должно быть, если он прав, и тут в самом деле преисподняя. А «их сиятельство» в таком случае кто? Неужели сам князь тьмы?..

…Но если преисподняя, то где ж огонь адский?..

…А вот они — и насчет огня.

— Перед их сиятельством пускай губками еще немного пошевелит, — продолжал хихикать один из бесов, — а там, чтоб с концами, можно и в огонь.

— Еще бы доставить к их сиятельству, покуда шевелит… — было ответное хихиканье.

— Ужо доставим!.. А со вторым как?

— Обоих доставим, а там их сиятельству решать, когда которого в огонь… — И оба беса просто зашлись писклявым своим хохотком.

…Но что за мокрую тряпку вы, бесы, суете прямо в нос?..

…Вдохнул от нее — и закружилось все вокруг, и силуэты бесов, и фонарь… «Боже, куда я снова лечу, в каком пространстве меня кружит?..» — успел подумать фон Штраубе, пока ощущение времени снова не покинуло его.

…Двое бесов подняли, понесли. И сколько веков его так несли, иди знай. И сколько веков затем стучал под ним колесами какой-то катафалк?..

…Снова несли…

…На что-то возложили… Но тут уже и крохи сознания перестали ощущаться, и мера времени пошла, должно быть, не на века, а на тысячелетия…

…Сколько их, этих тысячелетий