Я - убийца - Фридрих Незнанский

– И ты поддался?

– Я не поддался. Он теперь у меня какое-никакое, а начальство.

Адвокат с горечью подумал, что ничего в мире не меняется. Правда, растут деревья, бушуют ураганы, стираются с земли города. Но карьерные соображения в обществе остаются теми же, что и много-много лет назад. С другой стороны, он понимал, что Антоненко может быть обидно. Столько лет без движения, а тут какой-то совсем не блистающий талантами следователь обогнал по кривой. Подчас так бывает, что именно серых и назначают командовать, ибо избавиться от такого в своем аппарате самое милое дело. И в интересах профессиональных тоже. Вот и двигают их. И не просто двигают. Просто двигать неудобно. С повышением. На первый взгляд решение разумное. Избавился – и с плеч долой, из головы вон. Но ведь такой другим жизнь испортит.

А вдруг до президента додвигают? В нашей стране все может быть. Стоит почитать быстрые служебные биографии некоторых.

– Ладно. Спрячь. Посиди и послушай, – предложил адвокат.

Они вернулись в комнату для допросов.

– Слушай меня, Игорь, внимательно. По моему ходатайству следователь решил передопросить тебя по вопросам, которые я ему представил. Поэтому мы оба здесь. То, что я предлагаю, в американском праве называется – сделка. Сроки снижают за признательные показания и всякое другое. Приглашают к сотрудничеству со следствием и судом. Я уверен, что это убийство не твоих рук дело. По-крайней мере, до сегодняшнего дня был уверен.

Игнатьев впервые оживился и внимательно посмотрел голубыми глазами на адвоката.

– Общество вынуждает индивида действовать в соответствии с социально оправданными, ограничивающими свободу действия образцами. Это ведет к противоречию между внутренним, истинным "я" и проявлениями "я" в отношениях с другими людьми.

Антоненко шумно вздохнул. Он знал за своим другом слабинку теоретизировать. Наверное, эта тяга у него развилась давно, и теперь, будучи адвокатом, он получил широкое поле деятельности, но он-то, Антоненко, следователь, а не ученый-психоаналитик. Тот необходимый набор знаний человеческой психологии, который получил в университете, считал вполне достаточным. По крайней мере, никто не жаловался. И раскрываемость у него не хуже, а даже лучше других следователей и оперативников.

– Тебе понятно, о чем я говорю?

– Можно было проще.

– Как? Скажи… Не стесняйся.

– Вы считаете, что я чувствую себя изгоем. Отвергнутым обществом. Или не чувствующим собственной значимости, своего сокровенного и никому не нужного. Или еще хуже – этаким Геростратом. Несоответствие между ожидаемым проявлением моего "я" и тем, как меня недооценивает общество…

– Ну ты загнул, – не выдержал Борис. – Не хуже адвоката шпаришь. Вы что, одну диссертацию пишете? Он пишет, а ты ему помогаешь?

Игнатьев с сожалением, как на тяжелобольного, посмотрел на следователя.

– Вы все время пытаетесь подправить меня по собственному разумению, а я не куличик в песочнице, который можно разрушить, загнать песок в другую форму и отлить. Воля ваша. Валяйте, делайте из меня одинокого волка, свихнувшегося от одиночества. А хотите – вгоняйте в месть. Все парню не нравится, вот он и пошел направо-налево резать. Псих. Можно и так повернуть. А по-моему, одиночество так же естественно для человека, как сон и еда. Ему оно просто необходимо среди ваших машин, правил и дурацких законов.

– Слушай, великий анатом человеческих душ, а ты простую-то анатомию знаешь? – решил спросить следователь.

Гордеев сразу не понял, куда тот клонит.

– Конечно. Я же портной. У меня даже атлас есть. Вот вы все время поясницу трете. Думаете, невралгия? А вы проверьтесь. Может, у вас смещение дисков позвоночника.

– Он. Ты слышал, Юра? Он.

– Не понял…

– Первый. Первый. Голова мастерски отделена. Да и у второго чуть не хватило. Может, спугнул кто?

– Вы о физруке? – cпросил тихо Игнатьев.

У адвоката непроизвольно открылся рот. Он громко сглотнул. Не ожидал такого поворота даже следователь.

– Этот педофил недостоин жизни в обществе, какое бы оно мне ни казалось. В нем встречаются и неплохие люди. Вот вы, например. Да и вы. Вы просто все меряете одним аршином и не замечаете: планка со временем усохла.

– Ты хочешь сделать признание? – cевшим голосом спросил адвокат.

– А я разве что-то сказал? А… Вы о физруке? Так о нем шесть месяцев назад весь район говорил. У меня там клиент. Он и рассказал. Костюм из бостона. Настоящий. Английский. Теперь такой не выпускают. Непрактично для массового производства: долго носится. Можно в сорок пошить, а в шестьдесят в гроб в нем лечь.

– Ты мне зубы не заговаривай. Охранника помнишь? В подъезде. На Лубянке. Прямо под носом, можно сказать, – сорвался на зловещий шепот Антоненко.

– Так. Прекрати, – резко сказал Гордеев. – Это похоже на провокацию.

Антоненко внимательно посмотрел на Игнатьева.

– Глаза у тебя, парень… – непонятно почему сказал он подследственному. – Хорошо, я могу отойти ненадолго. А вы поболтайте наедине. Через полчаса вернусь.

Дверь за ним закрылась.

Двое оставшихся сидели молча и не смотрели друг на друга. Адвокат вдруг вспомнил о термосе. Предложил Игорю чай. Тот не отказался. Пока пили, Юрий переваривал сказанное. Ну не мог он понять этого парня. А раз не мог понять, не мог и защитить.

Учили его хорошо. Он даже ходил на лекции к Мамардашвили в другой престижный вуз Москвы, благо друзья были. Постигал истинную глубину процессов, происходящих в обществе и в человеке, законы их построения, побудительные причины и следствия.

– Дети не понимают, что такое смерть. Для них полное отсутствие сознания – абсурд, горькое мороженое. Для них бессмертие – вещь сама собой разумеющаяся. Скажи, в детстве ты боялся темноты? Темнота символизирует одиночество. Очень часто дети не могут заснуть только потому, что боятся не проснуться…

А Игорь вдруг вспомнил…

Это было на рыбалке. Отец высиживал до последнего. Клев прекратился только минут за пятнадцать до того, как упали первые капли. Они успели догрести до берега, но, чтобы добежать до крайних домов деревни, времени не хватало. Чуть в стороне у леса стоял старый амбар, и отец приказал всем бежать туда, пока он вытащит лодку на берег, соберет вещи и улов. Улов – это святое, это превыше всего. И они втроем бежали. Внезапно задул резкий порывистый ветер и у Игорька сорвало панамку. Он попытался ее догнать и отстал от родных. Он бежал и бежал за ней, а она заколдованным колесом катилась по полю, то приостанавливаясь, когда ветер стихнет, то снова устремляясь по путаному маршруту.

Мать заметила, что Игоряшка уклонился от цели, и побежала вдогонку. Когда Игорька наконец изловили, небо раскололось ослепительным зигзагом со множеством нитевидных ответвлений, как женские волосы на ветру, и амбар вспыхнул спичечным коробком. Один миг. Всего несколько секунд – и старое, высушенное годами и ветрами дерево с треском начало пожираться пламенем. Сарай сгорел за считанные минуты. К тому моменту, когда о землю забарабанили первые капли, а затем хлынул потоп, с амбаром было покончено. Тушить дождю ничего не пришлось. Тогда он не понял, почему так страстно обнимала и целовала его мать. Почему отец назвал его родившимся в рубашке. Почему вообще на него обрушилась такая слава. Да, тогда он не воспринимал понятия смерти. Не испугался. Уже взрослым, попав в ту большую заваруху, где вполне можно погибнуть, сгинуть без остатка, какого-либо свидетельства прошлого существования или вернуться калекой, осознал ее сущность, но не испугался. Таким уж родился. В рубашке. Вот и адвокат говорит – две макушки…