Костяной капеллан - Питер Маклин

Выполз из кухни, опираясь на палку, Хари – улыбнулся честному народу, пожал руки незнакомым и представился.

Он выглядел так, как и подобает хозяину харчевни, и вскорости разошлись слухи, кто он такой и на кого работает. Когда я вошёл и Эйльса принесла мне бражки, за которую я не заплатил, все уже поняли, кто я такой. Может, сегодня и Божий день, но все, кто собирался сходить в храм и исповедаться, это уже сделали, и своё капелланское одеяние я пока что отложил. Время отца Томаса закончилось, теперь снова пришло время Томаса Блага.

Я встал, поднял стакан и прокашлялся.

– Всем заткнуться! – рявкнул Йохан.

В харчевне воцарилась тишина, и я взял слово:

– Добро пожаловать в «Руки кожевника». Большинство из вас меня знает, а для тех, кто не знает, зовут меня – Томас Благ, я хозяин этого заведения, как и многих других. Был я на войне, но теперь вернулся, и «Кожевник» снова принадлежит тому, кому следует.

– А поборы тоже будут как до войны? – чересчур многозначительно поинтересовался кто-то.

– Поборы временно прекращаются, – сказал я. – Знаю, времена сейчас тяжёлые. В войну всем нелегко пришлось: и тем, кто дрался, и тем, кто сидел в тылу. Забудьте, сколько вы платили Альману, а сколько платили мне до войны, обсудим потом. Пока же никаких поборов у меня на улицах, а если кто-нибудь явится и потребует денег, идите и расскажите об этом мне или моему брату, а мы уж их выдворим.

Мои слова встретили одобрительным шумом, хотя и несколько вялым. Сомнительно, что у собравшихся здесь есть хоть какие-то средства для уплаты поборов, исключая любителей браги. За каждым из них я наблюдал со всей пристальностью, подмечая лица, и, надеюсь, Лука Жирный занимался тем же. Некоторых я знал в лицо, и если дела у них и вправду шли лучше, чем у других, то хотелось бы понять, как так вышло и почему. Вспомнился мне рассказ губернатора Хауэра об этом таинственном Мяснике и его сканийцах, которые якобы подмяли под себя город, пока мы были на войне, да о том, что у них вдоволь имеется золота. Вспомнились и те трое с постоялого двора в Свечном закоулке, и как они перепугались за свои семьи. Эти люди со стаканчиками браги, как по мне, затеяли опасную игру.

Эйльса стояла за стойкой, протягивала пиво, улыбалась и заигрывала, но я поставил бы золотую крону против ломаного медяка: она тоже подмечает, у кого есть деньги на брагу. О, она совсем не дура. Нет, Эйльсу на мякине не проведёшь, это ясно, и какие бы фокусы она не проделывала с помощью румян, пудры и кружева, я уверен, что в Слуги королевы берут только тех, кто искушён также и в ведении дел. Я посмотрел ей в глаза, она кивнула в ответ, и мы, очевидно, поняли друг друга. Она умеет находить подход к людям, это тоже было очевидно. Наверху, у себя в комнате, говорила она со мной как дворянка из Даннсбурга, с утончённым столичным выговором, и всё время глядела как бы свысока. Здесь же, внизу, за стойкой, была она каждому подружкой, простецкой, очаровательной и забавной – то подмигнёт, то улыбнётся, то шуточку отпустит. О да, тут она была хороша, это очевидно. Шпион должен смешиваться с толпой и сливаться с обстановкой до тех пор, пока не сможет сойти за кого угодно, а кто заподозрит хоть в чём-нибудь трактирщицу-вертихвостку? Трактирщицы-вертихвостки идут по две за медный грош в базарный день, и кто будет вспоминать, в какой именно харчевне видел её лицо?

Я сел и где-то час или около того наблюдал за происходящим, затем сказал Эйльсе пойти передохнуть на кухню; за стойку заступил Лука Жирный, я же прошёл за ней. Нас оставили для разговора наедине, вот ещё одно преимущество от общего мнения, будто она моя любовница.

– Те, у которых есть деньги на брагу – шпионы, это более чем вероятно, – начала она, как только мы остались одни, – или, по крайней мере, кто-то им платит. Кого-нибудь узнаёшь?

– Некоторые лица мне знакомы, но не так, чтобы назвать их по именам, – ответил я. – Думал, ты это заметила.

– Я всё замечаю, Томас, это моя работа, – сказала она. – Ты ведь понимаешь, что у человека по прозвищу Котелок боевой шок?

– Знаю. Он сейчас как раз решает, хочет ли остаться.

– Лучше тебе от него избавиться, – говорит она. – Он непредсказуем.

Это я понимаю. Йохан тоже непредсказуем, но он-то всю жизнь таким и был.

– Это мой человек, моим человеком он и останется, если не передумает, – отрезал я. – По тому, что касается твоей непосредственной задачи, какой бы она ни была, я тебя, так и быть, послушаюсь, но не учи меня, как управлять отрядом.

На миг уставилась она на меня, затем кивнула:

– Что ж, вернёмся к шпионам, сканийским лазутчикам. Это-то тебя, уж верно, заинтересует. Именно сканийцы прибрали к рукам твои былые коммерческие интересы. Самое время тебе отвоёвывать их обратно.

– Это я знаю, – сказал я. – Почему они это делают – вот вопрос.

– Эллинбург прогнил до самой сердцевины. От губернатора Хауэра до самых низов город, по сути, держится на плечах преступного мира. Люди, подобные тебе и Мамаше Адити, и есть истинная движущая сила экономики этого города, по крайней мере, так было до войны. Может быть, бóльшая часть золота в руках у купеческих гильдий и мануфактур, но они продержатся ровно столько, насколько хватит рабочих рук. Кому подвластны улицы – тому, главным образом, подвластен и оборот рабочей силы. За годы войны Хауэру удалось вернуть себе малую часть этой власти, но потом он опять её утратил в пользу сканийцев. Если им удастся завладеть теневой экономикой Эллинбурга, они обретут возможность и ослабить господство Хауэра, и поставить под угрозу обогащение купеческих гильдий. Когда город будет у них в руках, они, вероятно, смогут подготовить себе опорный пункт, готовый для возможного вторжения, а оно будет грозить уже самому Даннсбургу. В последней войне мы одержали победу, но, по правде говоря, с величайшим трудом – страна ослаблена и открыта для нападения. А там, в Скании, у них есть рабство, известно ли тебе это, Томас? Имеешь ли понятие, каково это – быть рабом у сканийцев? Если мы потерпим поражение – вероятно, легко сможешь узнать.

Я хмуро взглянул на неё. Я-то скорее умру, чем буду у кого-нибудь в рабстве, но всё же, сдаётся мне, в её словах было много неопределённости и мало точных сведений.

– Как по мне, что-то больно много всяких «если», «вероятно» да «может быть».

– Да, так и есть, – согласилась она. – Знай, Томас, мы имеем дело в основном с «если», «вероятно» да «может быть», с догадками и предположениями. К тому времени, как картина обретает точность, часто слишком поздно что-либо предпринимать.

– Так вы, может, тратите своё время на… – начал я, но тут Эйльса меня оборвала.

– Да ты не смущайся, красавчик, – хихикнула она голосом трактирщицы в то самое время, как отворилась дверь и в кухню просунулся Мика:

– Извините, что помешал, начальник, только там у стойки тебя спрашивает какой-то старый пень. Куртом назвался.

Я нахмурился, но всё-таки встал.