Кровь и золото - Энн Райс

Ходили слухи, что план строительства Константинополясоздается с невиданной быстротой и новые здания вырастают буквально на глазах.

Вслед за императором в расцветающий новый город отправилисьи многие жители Рима. По приглашению императора или по собственному желаниюсенаторы собирали накопленное богатство и вместе с семьями перебирались вблистательный Константинополь, на долгое время ставший объектом пересудов исплетен.

Вскоре я узнал, что в новую столицу стекаются сенаторы и издругих городов империи. По мере того как там вырастали бани, цирки и зданияобщественного значения, возникла мода украшать архитектурные сооруженияпрекрасными статуями, вывезенными из Греции и государств Азии.

«Рим, любимый Рим, какая же судьба тебя ожидает?» – стревогой в сердце думал я.

Разумеется, мои вечерние пиршества не прекратились. Бедныеучителя и историки, не располагавшие средствами на переезд в Константинополь,любопытные беззаботные юноши, пока что не склонные к принятию благоразумныхрешений, и многие другие римляне по обыкновению заглядывали к Мариусу.

Я по-прежнему много времени проводил в обществе смертных идаже получил в наследство нескольких сообразительных греческих философов,оставленных мне семьями, уехавшими в Константинополь и уверенными, что там онинайдут более образованных учителей для своих сыновей.

Но компании, пировавшие на вилле, мало меня волновали.

По правде говоря, по прошествии стольких лет я был совершенносломлен духом.

Больше всего меня угнетало отсутствие рядом бессмертногоспутника, способного понять мои чувства. Интересно, думал я, могли бы Маэл сАвикусом постичь всю глубину происходящего? Я слышал их и знал, что оба до сихпор бродят, словно призраки, по тем же улицам, что и я.

Мне так не хватало Пандоры, что я даже не мог вспоминать еелицо и старался не думать о ней.

Но если Константин сумеет сохранить целостность империи,если христианство сплотит провинции и не даст им разъединиться, если императорсможет сдерживать натиск варваров, способных только грабить и убивать, ничегоне оставляя после себя взамен, то кто я такой, чтобы судить его? Я, изгой,навсегда выброшенный из жизни?

Когда мне становилось особенно тоскливо, я возвращался ксвоим записям.

А если был уверен, что Маэла с Авикусом поблизости нет, тоуходил из города и отправлялся в святилище и продолжал там работать надросписями. Покрыв фресками все святилище от пола до потолка, я заново белилстены и начинал все сначала. Созданные нимфы и богини не удовлетворяли меня:фигуры выглядели недостаточно гибкими, руки недостаточно грациозными, волосы нетакими, как следовало. А в нарисованных садах было слишком мало прекрасныхцветов.

И меня ни на миг не покидала мысль, что я где-то видел этотсад, причем еще до того, как Акаша позволила мне испить ее крови. Я видел этикаменные скамьи, фонтаны...

Рисуя, я не мог отделаться от ощущения, что стою прямо всаду. Не уверен, что это мне помогало. Скорее расстраивало.

Но по мере того, как я набирался опыта и становился искуснее– а мои способности и в самом деле развивались, – меня начали беспокоитьдругие аспекты творчества.

Мне вдруг стало казаться, что есть нечто неестественное,нечто в основе своей отталкивающее в том, как безупречно передаю я человеческиефигуры, в том, как необычно сверкают мои краски, в том, как я добавляюмножество мелких деталей. Особенно мне претила собственная страсть к обилиюдекоративных элементов.

Труд художника неодолимо привлекал меня и одновременно в тойже степени вызывал отвращение. Я создавал сады, полные прелестныхмифологических существ, и тут же уничтожал их. Иногда я рисовал так усердно ибыстро, что в изнеможении падал на пол святилища и засыпал там на весь день –беспомощный и неподвижный. У меня не оставалось сил, чтобы добраться до убежища– гроб был спрятан неподалеку от виллы.

«Мы чудовища», – думал я всякий раз, когда рисовал илипридирчиво рассматривал собственные росписи. Я и сейчас в этом убежден. Да, яхочу продлить свое существование в этом мире – ну и что? Мы существапротивоестественные, бесстрастные и одновременно чересчур эмоциональныесвидетели происходящего. Предаваясь таким раздумьям, я видел перед собой двоихбезмолвных свидетелей – Акашу и Энкила.

Им нет никакого дела до того, чем я занимаюсь.

Раза два в год я сменял на них одежды, заботливо и аккуратнорасправлял на Акаше платье. Я приносил новые браслеты и медленными, нежнымидвижениями, дабы не оскорбить царицу своими прикосновениями, украшал еехолодные, безвольно лежащие на коленях руки. Я вплетал золото в волнистыечерные волосы Матери и Отца. Я накладывал великолепное ожерелье на обнаженныеплечи царя.

И никогда не говорил с ними всуе – обращался только вмолитве, ибо трепетал перед их царственным величием.

За все время пребывания в святилище я не произносил нислова: молча работал и так же молча с отвращением смотрел на результат этойработы – не с горшками же и кистями разговаривать!

Однажды ночью, после долгих лет усердного труда, я отступилна шаг и попытался увидеть всю картину новыми глазами. Голова у меня шлакругом.

Я отошел к входу, представил себя человеком, впервыеоказавшимся в святилище, и, будто забыв о божественной чете, внимательнооглядел стены.

И тогда на меня с болезненной ясностью снизошла истина: ярисовал Пандору – только ее, всегда и везде. Каждая нимфа, каждая богиня былаПандорой. Как же я не заметил этого раньше?

Изумленный, сраженный своим открытием, я решил, что меняподводит зрение. Я потер глаза, совершенно так же, как трет их любой смертный,чтобы лучше видеть, и взглянул еще раз. Сомнений не оставалось: повсюду быламоя прекрасная Пандора – в разных нарядах, с разными прическами и украшениями,но она и только она. А я лишь сейчас обратил на это внимание!

Конечно, бескрайний сад тоже казался знакомым, но он меня неинтересовал, потому что не имел никакого отношения к Пандоре. Но Пандора... Онаостанется со мной навеки и всегда будет источником совершенно особенных чувстви ощущений. От Пандоры я не избавлюсь никогда. И в этом состоит мое проклятие.

По обыкновению спрятав краски и кисти за царским троном –оставив их на виду, я проявил бы неуважение к Отцу и Матери, – я вернулсяв Рим.

До рассвета оставалось еще несколько часов, и я знал, чтопроведу их в тоске по Пандоре.

Пьяная компания заметно поредела, как и всегда бывало ближек утру. Несколько гостей сладко спали в саду на траве, а остальные, собравшисьвместе, горланили песни.

Никто не заметил, как я прошел в библиотеку и сел за стол.