Кащеева наука - Юлия Рудышина

Вот и шли молча, пока к реке не добрались.

Земля оковы снежные давно скинула, зеленью уже покрылась свежей, на березе сережки висели, и резные листики солнце поймать пытались, верба покрылась желтым цветом, который кое-где сменился пушистыми почками, а елки старую хвою всю скинули, и мягко пружинила она под ногами. Пролески выпускали синие стрелы цветов, и запах весны несся просторами Зачарованного леса.

Река чернела в туманной дымке — опасная и непредсказуемая.

Я осторожно шагнула по валежнику, ища глазами мост. Но его не было. Неужто вброд переходить?

— Боишься? — спросил Иван, приостановившись, меня поджидая.

Куколка на его плече сидела, в новом платье из блескучего шелку заморского, вышитого золотом да серебром, волосы ее соломенные платок цветастый покрывал, и глазенки Гони хитро сощурились в этот миг, словно она что-то задумала.

— Аленка, да ты воды боишься? — и смеется, схватившись за Ивановы волосы.

Он поморщился — видать, больно дернула.

— Ежели и боюсь, так то мое дело, — буркнула я, словно угрюмое настроение царевича и мне передалось.

— Утопнешь, мне головой отвечать, — посерьезнела Гоня, спрыгивая на землю. — Мостов тут нет, сразу говорю, это Василиса задумала, чтоб нечисть без ее на то позволения не могла за заборол школы попасть, оно ж известно, что мертвяки да навьи, упыри да черти не могут текучую воду перейти.

И тут Гоня покосилась на меня с ухмылкой. Иван лишь фыркнул, поняв, куда она клонит. Потом достал что-то из котомки своей, траву сухую вроде, на меня бросил, и горечью полынной понесло.

— Не чертовка она, гляди, не боится! — хохочет.

А я и рада, что он развеселился. Только реку все равно перейти надобно.

— Вань, а у тебя там полыни много еще? — спросила я его, прищурившись. Русалки да озерницы травы этой пуще всего боятся.

— Несколько веточек, — он их достал и тут же начал к моей одежде привязывать, за пазуху кинул листиков колких, в пояс закрутил, в косу вплел, за ухо сунул.

Понятливый.

А сам глядит на меня потемневшими глазами, и сердце слышно как колотится.

— Ну, айда? — Гоня, как по стволу, по ноге Ивана забралась, повисла на его руке, как на качелях, этим все и испортила.

Царевич недовольно на нее посмотрел, отпуская мою руку.

— Айда… — тихо ответила я. Ох, весело мне с ними будет, дала Василиса попутчиков!

А куколка Ивану строго кулачком погрозила — не балуй, мол!

С Иваном в пути тяжело мне было — что и говорить, царский сын, к походам не приучен, баловали его няньки да мамки. Ни костра разжечь толкового, ни похлебку приготовить, хорошо, у нас скатерть-самобранка была. Он же словно назло все делал — то поганок в лесу набрал, едва не отравились, когда грибочков лесных захотелось. Хорошо, что спутница наша, куколка Василисина, заметила, что именно царевич в котелок кидает. То давеча тень свою кормить пытался, чтоб отстала — мол, не нравится ему, что приклеилась, якобы морок через нее следом идет, то реку солил — зачем, так и не добились.

Но все его глупости в прошлом службу служили ему хорошую — это мне еще наставница Василиса сказывала, когда навязывала Ивана в спутники. Недаром говорят — дуракам счастье. И Сивку-Бурку он когда-то получил, и меч-кладенец для отца-царя нашел, и дудочку волшебную… А все потому, что не жадный был да не злой, а мастер песни петь да загадки загадывать. Все у него легко да ладно — как такому Жар-птицу не поймать? Поймает. Он давно о ней грезит — говорит, красива она, будто солнышко ясное.

И птицу отыщет, и царевну свою найдет.

От этой мысли — про царевну — отчего-то тоскливо становилось. Я девка простая, деревенская, и ростом не вышла, и телом тщедушная, да еще бледная, что мара полуночная. Поначалу выть хотелось от заносчивости царевича, а теперь, когда он меня очаровать пытался, и того хуже стало — и ведь не скроешься от него в своей горнице, все время на виду.

Путь нам неблизкий выдался — в самую Моровую топь, к границе загробного мира. Там речка Смородина текла, там ворота в иной мир — и там, как Василиса Премудрая сказала, сестрица ее старшая живет. Приграничьем места те зовутся.

Если бы не Гоня — кукла наставницы, — так уже заплутали бы, клубок волшебный Иван на третий день ухитрился где-то потерять, а тропинки стоголовым змием разрастались — поди пойми, какая верная, а по какой кружить на одном месте. Зачарованный лес, одним словом.

И все у нас уже начало ладиться — к готовке я Ивана больше не подпускала, — как попался нам на пути колодец. Он торчал из травы, словно зуб старой ведьмы, а на его краю деревянное ведерко расписное синело — васильки да пичужки какие-то. Царевич туда, к ведерку этому, а кукла в крик:

— Не пей ты гадость эту, проклята в нем вода!

— Козленочком стану? — улыбнулся тот, но от колодца отступил.

— Кто его знает? Но я черное колдовство за версту чую. Неладно тут что-то, а что — не пойму. Переночуем на соседней прогалине — там как раз навес из ветвей хороший, коли дождь пойдет, не намокнете.

— Но у нас вода на исходе, — напомнила я, — может, дальше пойдем, вдруг ручей попадется.

Оглянулась опасливо — все казалось, что из-за плеча кто-то наблюдает за нами. Странное чувство, пугающее.

— Дождевой наберем али квас пить будем — скатерочка сподможет! — Куколка целеустремленно направилась к негустым зарослям хмеля, что стеной высились, — за ними вроде как поляна виднелась.

Мы с Иваном следом.

Едва разместились да с костром управились, уже и стемнело. Сумерки плеснулись волной из оврагов, поднялись к алеющим небесам, заливая их мутной синью. Тревога не уходила, как я ни пыталась забыть о ней да отвлечься — царевич как раз о заморской поездке своей рассказывал, про чужие обычаи дивные. Остатки утки, которую утром в глине запекали, доели быстро, да и спать легли, чтобы встать пораньше — дождик мелкий уже шелестел по листьям, и под эти звуки хорошо будет отдыхать. Хорошо, что полог ветвей над нами густой, словно крыша, не промокнем небось. А ежели сильный ливень хлынет, так рядом ель огромная, у ее ствола можно будет переждать.

Но вот снились мне мерзости всякие — то я зачем-то хоромину Василисы Премудрой подожгла и на метле по небу летала да на пожарище любовалась, то силу не рассчитала и вместо дождя бурю страшную вызвала, деревни целые уничтожив, — так и ворочалась всю ночь, то и дело просыпаясь.

И как не заметила, что Иван-то наш отходил от стоянки, даже не знаю. Видать, в то время, как сон меня все же сморил, он и успел отлучиться.

Проснулась я окончательно, когда светать начало. Слышу, Иван с Гоней ругаются, только дым коромыслом стоит.

— Вот дур-ра-а-ак! — протянула кукла обреченно, словно устала орать да ссориться.

Я вскочила, гляжу — сидит у дерева наш Иван, колени к груди прижав, обхватил их руками, а глаза темные, злющие, и из шевелюры его золотистой рога пробиваются. Самые что ни на есть козлиные.