Три дня - Бернхард Шлинк

— Нечего учить меня, в чем состоит моя ответственность, я не собираюсь слушать ни твоих и ничьих поучений!

Однако Йорг не чувствовал уверенности, что его слова раз и навсегда положат конец затянувшимся спорам, и он посмотрел на Кристиану, словно вся надежда была на нее.

— Что ты цепляешься за сестру? Держись тех, кто хочет бороться на твоей стороне! Тех, кто не предаст тебя, кому ты нужен! Ты…

— Все! Достаточно! Вы гость Кристианы, и если ей благородство не позволяет вышвырнуть вас из дому, то я могу. Вы сейчас же извинитесь или уходите!

— Не надо, Хеннер! Если Марко считает, что я предала революцию, так это давняя история между нами.

— Что такое? — В выражении лица и в голосе Йорга опять проступили недоверчивость и враждебность. — Кристиана — и предала революцию?

— Революцию, революцию! — небрежно отмахнулся Марко. — Тебя предала твоя сестрица. Она сказала полицейским, что они могут застать тебя в лесу возле хижины.

— С этим мы уже разобрались! Никто не предавал Йорга. Наверное, когда я ездил туда, чтобы отвезти ему письмо, полиция меня выследила.

Марко пришел в ярость:

— Не за это Кристиана вылила на тебя кофе. Она боялась, как бы ты не сказал, что ты не предавал Йорга. Что Йорг сложит одно с другим и сообразит как дважды два, что, если это был не ты, значит, только она могла его выдать. Я знаю, что она это сделала из самых лучших намерений, желая тебе добра, но как же ты не поймешь, Йорг? Все они желают тебе добра, но все тебя принижают. Они предают то, что есть в тебе великого. Если ты поступишь, как они тебе советуют, значит, ты зря прожил жизнь и сам ты никто.

Йорг растерянно переводил взгляд с Марко на Хеннера и на Кристиану. Карин, сидевшая сегодня рядом с ним, положила ему руку на плечо:

— Не дай ему свести себя с ума! Марко добивается заявления в прессу, и добивается своего всеми средствами. Ты хочешь еще подумать, и ты имеешь на это полное право. Публикация заявления назначена, кстати, на завтра. Или ты обошел Йорга на повороте и издал его уже сегодня? — Она строго посмотрела на Марко.

Марко покраснел и, запинаясь, начал заверять, что ничего такого не предпринимал.

— Надеюсь, что ты покраснел только потому, что я строго на тебя посмотрела.

Карин продолжила свою речь:

— По-твоему, Йорг — ничтожество, если он не будет тем, кем собирался стать? По-твоему, ничтожества все, чьи надежды не исполнились? В таком случае мало останется таких, кто что-то значит. Я не знаю ни одного человека, чья жизнь сложилась бы так, как он когда-то мечтал.

— Интересно, кем же ты еще хотела бы стать? Я думал, что раз у вас нет папы, то выше епископата ничего уже не может быть, — не удержался Андреас. Карин его раздражала.

Эберхард рассмеялся:

— Бывает, что тебе с неба сваливается такое, о чем ты даже не мечтал. Однако это не меняет дела, и в большинстве случаев мечты так и остаются мечтами. Я самый старший среди нас, и я тоже не знаю ни одного человека, чьи мечты исполнились бы в действительности. Это не значит, что вся жизнь пошла насмарку: жена может быть мила тебе, даже если ты женился не по великой любви, дом может быть хорош, даже если не стоит под сенью деревьев, профессия может быть респектабельной и вполне сносной, даже если не изменяет мир. Все может быть вполне достойным, даже если это не то, о чем мы когда-то мечтали. Это еще не причина для огорчений и не причина, чтобы добиваться чего-то насилием.

— Не причина для огорчений? — Марко сделал глумливую гримасу. — Вы хотите все прикрыть красивенькой ложью?

Хеннер нащупал руку Маргарет и пожал ее под столом. Она улыбнулась ему и ответила на его пожатие.

— Нет, — сказала она. — Это не причина для огорчений. Мы живем в изгнании. Мы теряем то, чем были, чем хотели быть и чем, возможно, нам предназначено было стать. Вместо этого мы находим другое. Даже когда нам кажется, что мы нашли то, что искали, это на самом деле оказывается чем-то другим. — Она еще раз пожала руку Хеннера. — Я не хочу спорить о словах. Если ты видишь в этом причину для огорчений, я могу тебя понять. Но так уж оно есть… Разве что… — Маргарета улыбнулась. — Возможно, в этом сущность террориста. Он не может вынести мысли, что живет на чужбине. Взрывая бомбы, он отвоевывает край, откуда он родом и где жили его мечты.

— Мечты? Йорг боролся не за мечту, а за то, чтобы сделать мир лучше.

Дорле громко расхохоталась:

— Где-то я прочитала: «Fighting for peace is like fucking for virginity».[53]Иди ты со своей борьбой!

— Мне нравится этот образ! Мои лаборатории и вы, две мои женщины, — это мое изгнание. В детстве я мечтал быть великим путешественником, открывать неведомые страны, первым пересечь какую-нибудь пустыню или девственный лес, но всюду кто-то уже успел побывать. Потом я хотел стать одним из великих любовников, как Ромео и Джульетта или Паоло и Франческа.[54]Тоже не получилось, но вот у меня есть вы и мои лаборатории — чего еще может пожелать себе человек! — Левой рукой Ульрих послал воздушный поцелуй жене, а правой — дочери.

— Настал час истины? — Андреас обвел взглядом собравшихся. — Я хотел стать юристом революции, не теоретиком, а практиком, который, как Вышинский[55]в роли прокурора или Хильда Беньямин[56]в роли судьи, осуществляет революционное правосудие. Тоже не вышло, слава богу, и я не хочу возвращаться туда, где родилась эта мечта.

— Моя мечта родилась поздно. Вернее сказать, я долго не замечала, что живу в изгнании. Что на самом деле я хочу не преподавать, а писать книги. Что мне надоели ученики, которых я была бы рада чему-нибудь научить, если бы они хотели чему-то у меня научиться, но у них не было никакого желания что-то у меня брать, поэтому я должна была все время их заставлять. Нет, я хочу вырваться из моего изгнания и вернуться к себе! Я хочу жить в окружении придуманных мною персонажей и историй. Я хочу писать хорошо, но, если потяну только на дешевый бульварный роман, я и на это согласна. Я хочу сидеть у окна, за которым открывается вид на равнину, и писать с утра до вечера, и чтобы одна кошка лежала у меня на столе, а другая — у моих ног.