Жизнь волшебника - Александр Гордеев

была яркой, уверенной, красивой. А теперь посерела, поблекла. Вот и вся правда о

ней. Да ещё эта дверь на крючке…

Вытирая руки полотенцем, за очередной порцией его постоянной исповеди, входит Нина.

Исповедоваться же сегодня приходится подробно, будто в наказание за едва не получасовые

раздумья у штакетника.

Утром, когда Роман умывается, Смугляна подходит и обнимает его сзади, прислонившись

головой между лопаток.

– Ох, как же я тебя люблю, просто обожаю, – говорит она, чувствуя сегодня в своём

неожиданном порыве полную искренность.

– А я, знаешь ли, оказывается, ничего-то ничегошеньки не понимаю в этой жизни, – отвечает

Роман, застыв с намыленными руками, – и тебя не понимаю, и себя не понимаю. И вообще я скоро

чокнусь со всем этим. Жизнь похожа на приливы и отливы, а я будто щепка на берегу.

Это похоже даже на какую-то жалобу. Ненавидя себя за свой дрогнувший голос, он

споласкивает руки и выходит на крыльцо. Над степью впервые за несколько дней яркое солнышко.

«Если я не могу любить двоих, – думает Роман, – то это не значит, что такое невозможно. Это я не

могу. У меня это не выходит, потому что я слишком мал, потому что ничтожен для такого».

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

Болото, где водятся лишяи

Осенняя сессия надвигается для Нины и как тень, и как радость. Ей совсем не хватает времени,

которое забирают дети и полставки в школе. Машку удаётся пристроить в совхозный садик, потому

что Нина как педагог хорошо понимает благотворность воспитания в коллективе.

В первые два утра дочка ломается и уоросит как может, отказываясь туда идти, а на третье, уже

сидя на горшке, пытается натянуть на ножки колготки, чтобы скорее бежать к таким же, как она. В

новый крикливый и разноголосый коллектив Машка вливается сходу, как будто раньше лишь о том

и мечтала, чтобы орать, беситься и драться за какой-нибудь совочек или игрушечную тарелку.

Однако на третью неделю на её ключице вскакивает шероховатый на ощупь лишай. Смугляна

442

ведёт дочку в амбулаторию, которая приютилась в старой саманной постройке на другом краю

села у самого Онона. Дочке прописывают зелёную вонючую мазь и временно отменяют садик.

Докторша, сжалившись, что ходить им слишком далеко, советует, чтобы для осмотра в

понедельник девочку привели не в амбулаторию, а в больницу, где она будет до обеда.

В понедельник c утра, пока Нина готовится к занятиям во вторую смену и присматривает за

Федькой, Роман ведёт Машку в больницу. Там им надо найти какую-то красивую, как сказала

Смугляна, докторшу Татьяну Павловну, совсем недавно приехавшую в Пылёвку.

Стоят как раз те зябкие осенние дни с мрачным и низким облачным потолком, когда тело ещё не

разумеет, что лучше бы уже не цепляться за убывающее тепло, а скорее привыкать к

наступающему холоду. В такие переходные дни как-то не сразу доходит, что ты мёрзнешь не только

из-за погоды, но и от привычки одеваться по-летнему. В любом случае, на мотоцикле по стылому

пронизывающему воздуху с ребёнком уже не поедешь.

До больницы они шагают-топают добрых полчаса. Но это в удовольствие. Вот тебе и момент

спокойно побеседовать с дочкой, забавляясь её рассуждениями. От дома их сопровождает

радостный Мангыр. Сначала он нарезает широкие петли вокруг них по ровному степному склону, а

на подходе к первым домам села держится рядом.

– Папа, а у собачек бывают лишяи? – спрашивает дочка.

– Бывает. Эта зараза у кого хочешь может вскочить. Но твой лишай уже прошёл, не волнуйся.

– Папа, а у меня был взрослый лишяя или детский?

– Конечно, взрослый, – успокаивает отец, на ходу приобнимая её за плечики, – ты же уже

совсем большая. Вот смотри, насколько выше папкиной коленки выросла.

Роману смешно от того, как дочка называет лишай. Судя по всему, она воображает его в виде

какого-то странного существа с вредными замашками, которое не позволяет ей ходить в садик.

– А дождь сегодня был? – снова очень серьёзно спрашивает Машка.

– Да вроде не было.

– А почему у нас окно мокрое?

– Так оно же мокрое-то изнутри. Отпотело, да и всё.

Конечно, сейчас она спросит про это «отпотело» – и надо будет как-то это объяснить. Но дочка

не спрашивает, видимо, понимая всё как-то по-своему. Интересно: вот дети всё время задают

вопросы. А если, наоборот, спрашивать их, будто сам ничего не знаешь? Они ведь такого тебе

нафантазируют. .

Дома осталось много дел, но сейчас можно не спешить. Зато домой он вернётся быстро. Машку

после осмотра наверняка допустят в садик, потому что лишай её и в самом деле совсем засох.

Заглянув в кабинет к врачам, Роман сразу находит докторшу, описанную Ниной. Татьяна

Павловна молодая, высокая, с мягкими губками и ласковыми серыми глазами, в очках, стёкла

которых будто специально смазаны каким-то сиянием. И как только таких врачих в деревню

направляют? Их надо в городе оставлять, исключительно для красоты и любования масс. Там же, в

кабинете, сидит и главврач Борис Бадмаевич, барабаня по столешнице толстыми пальчиками –

смуглыми сардельками.

– Чо тебе? – развязанно, гортанно и как-то по-бычьи спрашивает он.

– Да вот лишай у дочки, – чувствуя какую-то невольную зависимость перед ним, объясняет

Роман.

– Приём с двух часов в амбулатории, – говорит Бадмаев, словно демонстрируя своим

значительным тоном, кто здесь начальник.

– А нам сказали сюда прийти.

– Хто тебе схазал такую чушь? Приём с двух часов в амбулатории.

– Ну, какая же это чушь? – говорит Роман, уже заводясь, но в то же время и переживая за

докторшу, разрешение которой названо «чушью». Выходит, она разрешила им прийти сюда по

доброте душевной, неофициально, можно сказать.

– Чушь, потому что приём с двух часов в амбулатории.

Если послушаться главврача, значит, сейчас придётся возвращаться с дочкой на подстанцию, а

потом, накормив её обедом, шлёпать три километра до амбулатории, куда этот главврач вальяжно

подкатит на белом больничном «Москвиче». Более того, он и обогнав их по дороге, не тормознёт,

чтобы подвезти. А тут и делов-то – только раз взглянуть. Можно ещё и в садик успеть. Уж не говоря

о том, что Нина после обеда уйдёт в школу, а Федьку с кем оставить? Ну, ладно бы ещё врачи

заняты были, а то видно же: свободны, ничем не озабочены.

– Значит, не посмотрите? – спрашивает Роман.

– После двух часов в амбулатории, – даже с каким-то удовольствием повторяет Борис

Бадмаевич.

– Ну, а чего до двух часов-то ждать? Дочка-то – вот она. Пусть посмотрят.

– Ты нас не учи. В амбулатории, с двух часов. Тахов порядох.

– А войти в положение нельзя?

443

– Нельзя.