Земля обетованная - Татьяна Николаевна Зубачева

к нему на мгновение Бурлаков. – Ты о чём?

– У вас с Андреем кровь, а я ему записанный. Кровь важнее, я понимаю.

Так, это совсем интересно. Действительно, не соскучишься. Но всё равно, пусть сначала поест. А там и с этой ахинеей о крови и записи разберёмся.

Молчание Бурлакова убедило Эркина в своей правоте, и он продолжил. А что профессор стоит спиной к нему, так даже удобнее: сказать такое в глаза он бы не рискнул, не посмел.

– Андрей просто ещё не понял этого. Он тогда один был и не помнил ничего, ну, кто он, откуда, знал только, что русский и что лагерник, и ему любой – враг. Опознают и всё, пуля на месте. Или забьют, затопчут. Вот он и придумал. Чтобы не быть одному, чтоб спину прикрыть. Ну и я так же, поэтому. А вы… я же понимаю, что вы ради Андрея согласились, чтобы его не потерять, а так-то… Я – индеец, раб, да ещё и спальник, погань рабская, вы и терпите меня ради Андрея. Только… это обидно для вас, расу сейчас, правда, не теряют, но всё равно. Андрей всё равно ваш, у вас кровь одна. А вот отцовство, что он придумал… это… это обидно. А я не хочу вас обижать, я знаю, каково это, когда вот так, в насмешку дают тебе, что это сын твой, меня так давали, старику негру, так ему деваться некуда было, ну, куда рабу из хозяйской воли, только в Овраг, так туда всё равно сволокут, как умрёшь, а вы же свободный человек. Вам этого нельзя. Не надо так. Нельзя.

Бурлаков перевернул котлеты, перемешал овощи, чтобы равномерно прогревались и обжаривались, достал и поставил на стол тарелки. Да, хлеб ещё. На сковородке затрещало, и он попросил:

– Нарежь хлеба.

Эркин удивлённо посмотрел на него. Он что, ничего не слышал? Но Бурлаков уже снова колдовал у плиты, и Эркин встал выполнить просьбу. Нож… ага, вот он, и тарелка, чтобы ломти разложить. А нож не ах, лучше уж своим. Он достал и раскрыл свой нож. Ломти надо поаккуратнее, всё-таки…

– Готово! – провозгласил Бурлаков, выключая огонь.

Он быстро разложил по тарелкам котлеты и овощи, кивком отметил красиво выложенный веер хлебных ломтей.

– Водку будешь?

– А… надо? – ответил вопросом тоже по-русски Эркин.

Бурлакова настолько явно ошеломили его слова, что Эркин решил объяснить.

– Ну, я же всех правил не знаю. Если пить обязательно, то буду, а так… не хочу. Не люблю я пить.

Бурлаков улыбнулся.

– Не хочешь, значит, не надо.

– А… вам? – рискнул спросить Эркин.

Бурлаков пожал плечами.

– Когда как, но не сегодня.

И, когда уже сели за стол и начали есть, Эркин сказал:

– Если вы из-за меня… отказались, то не надо.

– Не решай за других, – Бурлаков улыбкой смягчил резкость слов.

Эркин опустил ресницы, его лицо стало вежливо отчуждённым, но Бурлаков продолжил:

– Да-да. Я тебя выслушал, теперь ты послушай. Кровь, запись… это всё неважно. Важно, кем люди себя чувствуют. Отец ты, или муж, или брат – это ты сам решаешь, а по крови или по документам… дело десятое. Алечка тебе кто?

– Алечка? – тупо переспросил Эркин, но тут же догадался. – Алиса, да? Дочка.

– Правильно. А почему?

– Ну… ну, Женя мне жена, – Эркин говорил медленно, рассуждая. – Алиса ей дочь, значит, и мне. Мы так ещё там решили, когда документы оформляли, на выезд.

Бурлаков кивнул.

– А до оформления она тебе кем была?

– До оформления? – растерялся Эркин. – Я не думал об этом.

– Так, допустим. А она тебя кем считает?

– Н-не знаю, – затруднённо ответил Эркин.

Разговор шёл не туда, он не понимал смысла вопросов, а думать мешала еда. И, словно почувствовав это, Бурлаков сказал.

– Ешь, потом договорим.

Эркин кивнул и углубился в еду. Бурлаков невольно залюбовался его красивыми ловкими и в то же время сдержанными движениями. И видно, что не старается произвести впечатление, что думает о своём, совсем далёком от еды и не слишком весёлом, а получается… Эркин вдруг вскинул на него глаза, и Бурлаков невольно смутился, чуть ли не покраснел. Но Эркин понял его по-своему.

– Я… обидел вас?

Бурлаков тряхнул головой. И вышло это у него так… по-Андреевски, что у Эркина на мгновение перехватило дыхание, будто он впрямь… водки целый стакан залпом шарахнул. И не сразу сосредоточился на словах Бурлакова.

– И да, и нет. Ты отказываешься от меня, это – да, обидно, очень обидно. Но я понимаю, почти понимаю причину, ты это делаешь, заботясь обо мне же, так? – и, не дожидаясь ответа Эркина, продолжил: – Так. А на заботу не обижаются. И ты прав, и не прав сразу. Что я согласился ради… – вовремя вспомнил, что для Эркина Серёжа только Андрей, – ради Андрея, да. Но о том, что вы братья, я знал ещё до всего, даже до января. И для меня ты с самого начала был братом… моего сына, а, значит, и сыном.

– Но, – Эркин напряжённо свёл брови. – Разве так можно… ну, так решить и…

– А ты? Когда ты решил, что Алечка твоя дочь?

Эркин задумался и удивлённо пожал плечами.

– Не знаю, как-то само… ну, когда документы оформляли… нет… А! В лагере, в первом, нет, когда я это сам сказал, нет, помню, – он вдруг улыбнулся. – А на Хэллоуин как раз, – он стал перемешивать английские и русские слова. – Мы оборону в Цветном держали, и она ко мне пришла. И я тогда, я сам всем сказал, что это моя дочка.

– Кто-нибудь удивился? Возразил? Ну, что она беленькая, а ты индеец.

Бурлаков отлично понимал, насколько рискован такой вопрос, но не отступил. И, к его облегчению, Эркин не вспылил, не сорвался, а ответил вполне здраво.

– Нет. Я же сам это сказал. В Цветном это просто. Как сказал, так и есть.

– Понятно, – кивнул Бурлаков.

– Я… я сам это сказал, – Эркин быстро вскинул на него глаза и тут же опустил ресницы. – Без приказа. Мне Женя даже не говорила, что, дескать, Алиса теперь тебе дочь, я сам сказал.

– И я сам. Только не вслух и кому-то, а себе, а потом… я просто согласился, не стал ни возражать, ни расспрашивать. Понимаешь?

Эркин не очень уверенно кивнул.

– Да, но… но зачем? Зачем это?

– А зачем вообще человеку семья?

Эркин снова растерялся.

– Ну… не знаю, ну, у всех же есть, значит, зачем-то нужно, – Бурлаков молча ждал, и он вынужденно продолжил: – Ну… Ну, чтоб не быть одному. Наверное.

– Правильно. И я так же.

– Но…