Рай под колпаком - Виталий Забирко

— Ну, вы и наплели! — фыркнул я. — Похоже, вам алкоголь действительно противопоказан. Теперь уже я вас ловлю на антропоцентризме. С чего это вы вдруг решили, что вам удастся подорвать моральный уровень «новообращенных самаритян», который, кстати, внедрялся в их сознание не годами, а в одно мгновение? Имел я примерно час назад беседу с бывшей проституткой и ее сутенером, и вы даже себе представить не можете, как изменилось их мировоззрение. Вас интересует мое мнение по этому вопросу?

— Ну-ну? — высоко поднял брови Валентин Сергеевич.

— Так вот, насколько я понял, к своему прошлому они относятся как к младенческому недомыслию. Приблизительно как… — Я замялся, подыскивая более точное сравнение. — Например, вы же не станете мочиться в летний полдень на многолюдной площади, как это может себе позволить двухлетний ребенок? Недопустимость подобного поведения прочно записана в вашем сознании, и вы никогда такого не сделаете ни при каких обстоятельствах. Какого бы «информационного червячка» в вашу душу ни запустили. Но это элементарная моральная истина. В сознании же «новообращенных» на таком почти физиологическом уровне записаны столь высокоморальные критерии, что многие из них мы даже приблизительно не понимаем.

— Это какие же именно? — удивился писатель.

— Какие? — переспросил я и вдруг осознал, что понятия не имею об их моральных критериях. Но затем вспомнил разговор с Верунчиком двухдневной давности и понял, о каких истинах говорил, основываясь исключительно на подсознании.

— Например, бескорыстие.

— Да что вы такое говорите… — скривил губы писатель. — Прямо-таки и не имеем понятия о бескорыстии…

— Не имеем! — твердо сказал я и почти слово в слово повторил высказывание Верунчика: — Слово такое слышали, но с его проявлением никогда не сталкивались.

В этот раз Валентин Сергеевич ничего не ответил.

Сидел, задумливо вертя в руке рюмку и глядя перед собой пустым, ничего не выражающим взглядом.

— Не совсем с вами согласен, — наконец тихо, будто разговаривая сам с собой, сказал он, — но пищу для размышлений я получил… Пожалуй, кое в чем вы правы… Одним психологическим воздействием такую метаморфозу с людьми не объяснишь. Здесь не обошлось и без физиологической перестройки организма. Мозга, нервной системы… Быть может, и каких-то иных внутренних органов.

На это у меня не нашлось что возразить. Предпосылки, из которых он сделал свое заключение, были мне непонятны. Я встал, подошел к окну.

За окном было почти по-летнему тепло, и почки на деревьях лопались чуть ли не на глазах. Ничего необычного я не видел, разве что машин на улице стало меньше, как и прохожих на тротуарах. В школьном дворе на спортивной площадке подростки лет по пятнадцать играли в баскетбол. Обыкновенные мальчишки, а не вундеркинды из кегельбана, — их броски по кольцу редко достигали цели. Занятий в школе сегодня не было, но за окнами то и дело мелькали рабочие в уже привычных оранжевых комбинезонах. Как понимаю, здание школы перестраивали «согласно цивилизованным нормам». Что делали внутри рабочие, из-за мутных стекол разобрать не удавалось, но затем я увидел такое, от чего мурашки побежали по спине. Стекла вдруг начали светлеть, окна расширяться, поглощая собой стены, крашенные белой краской деревянные рамы растворялись в стеклах, как сахар в воде.

Я недоверчиво помотал головой, пытаясь избавиться от зрительной галлюцинации, но это не помогло.

— Материальная трансформация, — со вздохом произнес Валентин Сергеевич. Он тоже подошел к окну и стоял рядом, держа в руке рюмку с коньяком. — Писал о таком, фантазировал, но никогда не думал, что сподоблюсь самолично наблюдать. Не верил в возможность подобных трансформаций: одно дело игры разума на бумаге, и совсем другое — законы природы.

Он выпил коньяк, цокнул языком.

— Самое горькое для меня во всем происходящем, — доверительно сказал он, — это то, что моя писанина в этом мире никому не нужна. Знаете, когда мы позавчера разговаривали, я немножко бравировал. Да, жил на нищенские гонорары, да, экономил на всем, даже на хлебе… Но утешало понимание — меня читают. Кому-то интересно… И было еще одно — при встречах с читателями душу грело превосходство собственного интеллекта. Это, знаете ли, приятно… А! — Он махнул рукой. — А что теперь? Перед вашим приходом я вышел на лоджию и услышал разговор за перегородкой — соседи у меня: сантехник и дворничиха, муж и жена. О чем, как вы думаете, они говорили? Зачитывали вслух выдержки из учебника ядерной физики и, смеясь, комментировали некоторые положения. В частности, так называемый принцип Паули, согласно которому на одной орбитали могут находиться не более двух электронов. Так вот, оказывается, наши представления об электронных облаках в атоме чрезвычайно дремучи. На самом деле электроны не вращаются вокруг протонов, а образуют с ними диполи в четырехмерном пространстве, а так называемая орбиталь электрона является его электростатическим полем. А мы, живущие в трехмерном пространстве, наблюдаем их проекции в трехмерном мире, и поскольку в четырехмерном мире существуют парно-параллельные трехмерные пространства, где и находятся электроны, в то время как протоны находятся в четвертом измерении, то и возникает видимый эффект существования ядра с вращающимися вокруг него электронами. Смешно, не правда ли?

Я посмотрел на Валентина Сергеевича широко раскрытыми глазами. Смешно писателю не было, рот его кривился в горькой усмешке, губы подрагивали.

— Как вам удалось запомнить эту галиматью? — спросил я.

Он неопределенно передернул плечами.

— Интересовался когда-то топологией, поэтому и уловил смысл. Многое я бы дал за то, чтобы это на самом деле оказалось галиматьей, но увы… То, что мы сейчас наблюдаем, — он кивнул в сторону школы, — является ярчайшим подтверждением, что галиматья — не комментарии бывших сантехника и дворничихи, а наши представления о строении вещества.

Он мотнул головой, словно стараясь отряхнуться от наваждения.

— А давайте-ка выпьем, — с излишней бравадой заявил он. — Что еще остается, когда наш интеллект, по сравнению с «новообращенными», находится на детском уровне? Горько и тоскливо ощущать себя невеждой…

— Спасибо, не буду, — в очередной раз отказался я.

— А я — буду! — Валентин Сергеевич нетвердым шагом направился к журнальному столику, где стояла бутылка коньяка. — Ох, и напьюсь сегодня… Похлеще, чем вчера!

Я бросил взгляд в сторону школы, но тут же поспешно отвел глаза и отступил в глубь комнаты. Материальная трансформация здания ускорилась до такой степени, что напоминала изменение конфигурации пространства в виртуальной реальности. Захватывает дух, когда видишь такое на дисплее, но в настоящей реальности я испытал нечто вроде ужаса. Отвернувшись, я глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Душевное равновесие более-менее восстановилось.

— Валентин Сергеевич, у вас есть палатка? — спросил я севшим голосом.

— Есть, — ответил он, не поднимая головы. Писатель сидел в кресле и был занят очень важным делом — наполнял очередную рюмку. — А зачем она вам?