Ночь, когда Серебряная Река стала Красной - Кристин Морган

Канна снова спустилась вниз, продолжая лететь, но ноги, казалось, не касались ступенек. Проходя через гостиную, она остановилась, чтобы взять с камина винтовку. Она нашла Шейна в тамбуре, отделявшем их жилые помещения от почтового отделения, построенного с оптимизмом, что в нем когда-нибудь разместятся телеграфный аппарат и газетная типография, но до сих пор использовавшегося в основном для хранения.

"Люди с улицы", — сказал он. "Банда вне закона — вот мое предположение. Нападают на город…"

"Дети ушли!"

"Что?" Он резко обернулся и посмотрел на нее. "Исчезли?"

"Исчезли из своих кроватей, оба. Коди оставил куклу…"

"Адский огонь и проклятие! Сбежал?"

"В Лост Мидоу, я полагаю".

"Этот мальчик. Эта девочка." Шейн выдохнул, взял винтовку, передернул ее, чтобы проверить заряд. "Хорошо. Теперь мы ничего не можем с этим поделать".

"Может, это хорошо? Может, они в безопасности за городом?"

"Может быть", — сказал он мрачно.

"Ты же не думаешь, что это они? Люди с карнавала? Нападают?"

"Не знаю. Вот." Он передал ей дробовик. "Уверена, что справишься?"

Она кивнула, потому что ничего другого ответить не могла. Она знала, как им пользоваться, да. Стреляла из него в воздух, чтобы отпугнуть бурого медведя, да. Направить его на другого человека? Она надеялась, что этот день никогда не наступит. Хотя тревога за детей билась в ней так же быстро, как пульс, — тревога, близкая к панике, — она заставила себя успокоиться. Если этот день настал, она не собиралась подводить своего мужа.

"Давайте, отрывайтесь, ребята!" — крикнул мужчина на улице. "Мы уже объявили о своем присутствии, не так ли? Время игр закончилось; больше нет смысла стесняться!"

Хор улюлюканья, криков, воплей и возгласов бунтарей приветствовал это провозглашение. К ним примешивались крики — ужаса, боли, страдания, ярости. Среди них были голоса, которые Канна узнала, в том числе Хейзел Скотт из конюшни, которая выкрикивала имя своего мальчика Абрама. Соседи кричали о помощи, о докторе, о шерифе. Кричали, что горит церковь, что убит мэр Фритт, что были убийства в "Серебряном колоколе", в торговом доме и у Нэн!

Вспыхнули факелы. Замелькали тени. Кто-то распахнул дверь почтового отделения, крикнул "Специальная доставка!", и трое мужчин ввалились внутрь, насмехаясь и размахивая пистолетами, словно ожидая, что не встретят сопротивления.

Что ж, сюрприз для них, не так ли?

Шейн выстрелил первому из них между глаз и разнесла изрядную порцию мозгов и крови из задней части его черепа по лицам своих товарищей. Прежде чем они успели понять, что произошло, Канна нажала на курок. От грохота ружья у них подкосились ноги. Они упали в спутанную кучу: один мертвый, двое ревут.

"Оставайтесь на месте!" Шейн бросился вперед. Плохая нога или нет, косолапый или нет, он бросился вперед, чтобы добить двух раненых.

"Я тоже тебя люблю и буду любить!" Канна последовала за ним, заряжая дробовик и досылая еще один патрон.

Человек, который кричал раньше, снова закричал. "Что это за хрень? Встаньте на ноги, парни; у нас тут живые!"

"У нас тут мертвые!" крикнул Шейн в ответ. "Поднимайтесь, и мы добавим в кучу!"

В этот момент в дверях появился четвертый человек — смелый, глупый или просто не вовремя.

"Лежать!" сказала Канна.

Шейн опустился ниже. Она прицелилась. Дробовик снова взревел и разнес незваного гостя от ключиц и выше. Никогда прежде не убивавшая мужчин, она должна была бы ужаснуться, но когда на крыльцо посыпались мокрые красные ошметки, а его тело рухнуло, как неподъемное чучело, она почувствовала лишь злобное удовлетворение.

Снаружи доносились крики и ругань. Казалось, они задерживаются, прикидывают, что делать дальше. Или…

"Сзади", — сказал Шейн. "Дверь на кухню. Следи за окнами".

Канна ушла, и какая-то часть ее была странно рада, что детей больше нет. Где бы они ни были, она не знала, и сердце ее болело от беспокойства, но, по крайней мере, их здесь не было. Не было бы никакой возможности удержать их от попытки присоединиться к драке, Коди с его рогаткой, которой Мина могла бы отшвырнуть даже взрослого мужчину в три раза больше ее. Нет, где бы они ни были, по крайней мере, она могла утешиться тем, что они в безопасности!

Дверь на кухню с грохотом распахнулась, когда она вошла в комнату. Она была заперта, но передняя защелка не выдержала, да и задняя была не лучше. Канна присела за столом, прицелилась и стала ждать. Она услышала, как пистолет Шейна выстрелил еще два раза — всего пять, она вела счет, — затем тяжелая стойка стукнулась о дерево, и дверь кухни распахнулась. Вместо того чтобы отпрыгнуть в сторону, чтобы укрыться, две фигуры влетели внутрь. Она пустила первого, мужчину, в среднюю часть тела. Взрыв почти перерезал его пополам, разбросав кишки по стене, как клубничный джем.

Вторая, женщина, выстрелила в нее, но ее спасла пригнувшаяся Канна: пуля прошла над ней, отскочила от плиты и срикошетила в потолок. Вторая пуля пробила осколком канаву и зарылась в толстую плиту стола.

Канна пригнулась еще ниже, под стол, и сквозь лес ножек стульев разглядела грязные сапоги женщины. Выглядело это так, словно по дороге сюда она прошла через коровник, и Канне вдруг безумно захотелось выругаться. Вытри ноги, сука; я даже собственным детям не позволяю разгребать это дерьмо в своем доме!

Вместо этого она снова позволила ружью сказать свое слово. У нее заложило уши, и она едва услышала агонизирующий крик женщины, когда ее правое колено лопнуло, как сосновая шишка в камине. Однако женщина не упала: каким-то образом она уцепилась за дверную раму и удержала равновесие на левой ноге. Но она потеряла револьвер. Он упал на пол, и Канна — дробовик был уже пуст — бросилась за ним.

Пробираясь под столом на руках и коленях, расталкивая стулья, она нащупала его.

Нашла и достала. Достала и использовала. Стреляла под углом, три раза. Бах, бах, бах! Дважды попав в женщину вне закона — один раз в живот и один раз в грудь — и задев ей руку третьим выстрелом, она покатилась, шатаясь,