Прости. Забудь. Прощай - Алексей Коротяев

Руслана на коротком поводке, осторожно открыла дверь и, пропустив собаку вперед, последовала за ней, взведя на ружье оба

курка. Пес, неистово лая, немедленно потянул к баньке.

— Не ушел, значит! Вот ведь!

Негодуя, она приблизилась к срубу и, заглянув осторожно за угол, куда

тащила ее собака, увидела вчерашнего визитера, раздетого по пояс, обливаю-щегося водой из кадки. Вся его спина была изрезана уродливыми и страшными

шрамами. Поверхность кожи выглядела как рельефная карта каких-нибудь Анд

или Кордильер. Он повернул голову и широко улыбнулся. Эта улыбка сразу

сбила ее с толку. Не улыбается так плохой человек. Открыто, радостно, тепло!

— Какая красота! Живут же люди!

Чтобы не вдохновлять к разговору, Людмила ничего не ответила. Подумала: «Это мы-то живем?»

— Ты должен был уйти!

— Я расскажу тебе про себя, а ты решишь.

— Я еще вчера все сказала. Убирайся!

— Погоди, — серьезно и резко оборвал ее мужчина. — Я понимаю, что ты

не знаешь меня…

— И знать не хочу!

— По-го-ди!!! Я все равно скажу!

Мужчина быстро накинул рубаху, тихо ругаясь:

— Комары тут как пчелы, — и продолжил торопливо: — Ни родителей, ни

родственников у меня нет. Вырос в детдоме. Воспитывался… хоть и не подходит

это слово к моей ситуации, почти всегда пьяной воспитательницей Анкой. Язык

не поворачивается по отчеству назвать. К нам регулярно — с криками «Бей дет-103

домовских!» — приходила драться местная ребятня. Одному из них я случайно, а

может, даже и не я, в куче разве поймешь, врезал так, что тот разговаривать на

время перестал. В отличие от меня у него отец был. Мент местный. Упаковали

по полной программе в колонию. Папаша проследил, чтобы в самую… где точно

уроют. А я выжил. Вернулся в городок, куда же еще, а мент тот уже начальником

отделения стал. В себя даже не дал придти. На стоянке дальнобойщиков одного

бедолагу из машины выкинули со сломанной шеей. Между собой что-то там не

поделили. Так папаша злопамятный нашел какого-то гада, который якобы меня

с ним видел. Ключи от грузовика, естественно, в моих вещах появились — при

аресте. Закрыли — и попал я в лагерь. Тянул свое, с блатными не конфликтовал.

Пока не заступился за одного хорошего паренька. Себя в нем увидел. Напали

на меня кодлой и выбора не оставили — или я, или… Признаю — да, убил. Одного

из них. Настоящую мразь — садиста, насильника. В общем! Если бы не убежал, кончили бы. Идти мне некуда, помочь некому. Решай!

Он замолчал, спокойно, но с надеждой глядя на женщину.

— Ждешь, что я к тебе сейчас на шею брошусь? В тюрьме таких историй — как в тайге комаров. Не знаю почему, но я тебе верю. Смотришь открыто.

Крест носишь. Хотя это дела не меняет. Жизнь ты загубил и платишь за это!

Итак! Что ты хочешь?

— Владимиром меня зовут, — отозвался мужчина. — Спасибо за прямоту

и за то, что выслушала. Я только в книгах читал, как люди живут, да истории

разные слышал от сидельцев. Вот так, на рассвете не просыпался никогда по

своей воле, без команды.

— Короче!

— Позволь пожить здесь. Окрепну, соберусь с силами и уйду. Я человек

слова. — Мне компаньон не нужен. Сам видишь, справляюсь и не скучно, — ответила Людмила серьезно и твердо.

— Послушай! Я заметил, что банька у тебя совсем рассыпается и крышу

на доме нужно починить. На «хозяина» всю жизнь работал, а так мечталось…

душой. Я умею. Ни лезть с разговорами, ни глаза мозолить не буду. Все, что

хочу — это поймать тишину.

— Хорошо, — сказала наконец Людмила. Оставайся. Я тебе не судья, а

дело сделаешь — в расчете будем. Инструменты в сарае.

Через неделю девушка уже не жалела, что позволила парню остаться. Владимир свое слово держал. Работал с утра до вечера, не навязывался с

разговорами, не мешал. Да и она продолжала жить как раньше: ходила в лес

за ягодами, работала на огороде. Скоро и трапезничать вместе стали. А за за-стольными беседами многое можно о человеке узнать.

104

— Ну, а после работы чего делал, — спрашивала, затаив дыхание, Людмила, подпирая голову обеими ладонями. Ей почему-то не терпелось услышать

все об этом парне с такой закрученной и нелегкой судьбой, дать ему понять, что

кому-то небезразличны его мысли и переживания. Его мечты, его. Подобного

интереса к мужчине она уже давно не испытывала и, поймав себя на этой мысли, даже испугалась. Но Володя сидел перед ней, такой свой, такой по-детски есте-ственный, что все ее беспокойства тут же бесследно растворились в его обаятельной улыбке. Когда Володя улыбался, то открывались пробелы в верхнем

ряду зубов, и это сразу делало его похожим на маленького, трогательного маль-чишку. Он охотно отвечал на вопросы, не сводя при этом глаз с Людиного лица.

— Читал много. Пристрастился. Даже научную литературу — о теории вероятности. Из художественной — Джека Лондона, Дюма, «Золотую цепь» Грина.

По нескольку раз.

— Я Грина тоже люблю. Он про… чувства хорошо пишет.

Володя пожал плечами.

— Не знаю. У нас книжки про любовь вряд ли бы в библиотеке держали. Не положено зэку об этом думать и перевозбуждаться. И так зашкаливает.

Один бывший лепила… Прости. Врач бывший, липовый. Так вот, он писал…

про это. Все зачитывались. Очередь целая была! Его даже на легкие работы

определили, чтобы творчеством мог заниматься и огонек поддерживать. Про-должений ждали. Я тоже, — добавил Владимир, — ждал.

— Ну что, — вставая и тем самым заканчивая разговор, сказала Людмила. — Я сегодня баньку истоплю. Сама. Ты так не сумеешь.

Сначала помылась Людмила. Потом, выходя из двери, позвала Владимира. Комары не давали покоя ни днем, ни ночью — и одета она была в плотную, длинную полотняную робу. Лицо распаренное, румяное, довольное. Кончики

распущенных волос сверкали каплями влаги из-под наброшенного платка.

— Водицы с травами оставила достаточно. Не жалей. Банька не высо-хнет до утра. Так что, спать сегодня будешь в доме. Найду для тебя угол.

Владимир постучал и, подождав чуть-чуть, зашел в дом. Людмила хло-потала у стола, уже аккуратно причесанная, в светлом с голубыми цветами сит-цевом платье неизвестно каких времен. Она была в нем так несказанно хороша, что Володя замер и почему-то покраснел. Наверно, потому что за одну секунду

он смог своим воображением сделать то, на что другому потребовались бы не-торопливые минуты. Губы его онемели, и кончики пальцев задрожали.

— Вот, — просипел он, проглатывая слюну, — помылся.

— Садись сюда, — сказала Людмила, указывая на скамью, поставленную

у небольшого покрытого серой скатертью и заставленного едой стола. Сама

же