Клуб бездомных мечтателей - Лиз Мюррей

В ее словах не было заботы и любви, которые могли бы положительно повлиять на ситуацию. «Соберись!» Многие это мне уже говорили, но никто не объяснил, что именно они имеют в виду. Кто подавал мне пример в том, что надо убираться в квартире и не прогуливать школу? Между словами и действиями взрослых была такая большая разница, словно они находились на разных сторонах глубокого каньона, в который можно было провалиться. Как была связана моя повседневная жизнь с теми далекими и туманными целями, о которых мне говорили взрослые? Если образование и работа имели в жизни людей такое большое значение, почему же у моих собственных родителей не было ни того, ни другого?

«Соберись» – что вообще значит это слово? Мне надо было самой об этом догадаться, или я должна была найти ответ в назидательных лекциях мисс Коул, которая вела себя словно гневный праведник по отношению к грешнику?

Я была вне себя от злости, но старалась держаться как можно спокойнее. Я проводила мисс Коул до двери, около которой она погрозила мне пальцем с длинным и загнутым ногтем:

– Элизабет, я могла бы прямо сейчас перевести тебя в другую семью. Я могу это сделать в любую минуту. Не забывай об этом. Не забывай о том, что я к тебе хорошо отношусь.

Я вернулась в комнату, в которой мама легла и накрыла голову подушкой. Часы показывали около трех, скоро домой должна вернуться Лиза. Я закрывала за собой дверь комнаты, когда услышала приглушенный подушкой голос мамы:

«Лиззи, ты сегодня упаковывала продукты? У тебя есть деньги? Мне бы пять долларов очень не помешали».

«Мам, извини, денег совсем нет».

Мама перевернулась на спину и издала звук, представлявший собой что-то среднее между стоном и недовольным ворчанием. К ее ягодице прилипла монетка в один цент. По всему моему телу прошла легкая дрожь. Я даже не знала, что чувствую по поводу матери: злюсь на нее или мне просто грустно за ее потерянную жизнь. Я зашла в свою комнату, вытянулась на кровати и поняла, что утратила все эмоции, словно превратилась в дерево. Из соседней комнаты раздались мамины громкие всхлипывания. Я смотрела в потолок и ощущала себя совершенно пустой.

* * *

В ту ночь в квартире появился Леонард Мон со своей зарплатой и вместе с родителями они гуляли до утра. Из спальни я слышала звон пивных бутылок, шаги и хлопанье входной двери. Я вышла в прихожую, закрывая майкой нос от сигаретного дыма, позвонила Рику и Дэнни и предложила им «потусить» до рассвета, сходить в кино или что-нибудь придумать.

Я надевала свитер, когда что-то в разговоре Леонарда с мамой привлекло мое внимание. Они шептались о ком-то. Леонард нервно постукивал ногой о пол, что заглушало некоторые слова. Я прислушалась.

Они обсуждали одного мужчину, с которым мама познакомилась в баре. Как я поняла из разговора, это знакомство произошло достаточно давно, и в последнее время их отношения становились все ближе. Этого мужчину они называли по кличке или по фамилии – Брик[8].

– Не знаю, Леонард. Он внимательно слушает меня. Мне так не хватает общения с мужчиной, который меня слушает. И нам вместе хорошо, понимаешь, о чем я?

Видимо, мама встречалась с этим мужчиной.

– О, Джини, не отпускай мужчину, с которым тебе хорошо. Я бы никогда такого не сделал. Мужчины, у которых есть работа, они такие ответственные и зрелые. – Леонард перешел на шепот: – Давай, Джин. Ты заслуживаешь лучшего.

Я была готова выкинуть его из квартиры. Он минуту назад улыбался папе, а сейчас советовал маме изменять ему с другим. Леонард был подлым и ужасным лицемером. Я слушала их разговор и понимала, что мама встречалась с этим Бриком уже какое-то время. Я узнала, что он тратит на нее деньги, что они занимаются любовью и что маме нравилось то, что он вообще не употребляет наркотики, только иногда выпивает, чтобы успокоить нервы. Мама описывала своего любовника, образ которого начинал складываться у меня перед глазами. Новая ситуация выглядела угрожающей для папы – основы нашей семьи.

Брик неплохо зарабатывал. Он был охранником в одной из модных художественных галерей на Манхэттене. Мама утверждала, что ранее он служил на флоте. Он жил в хорошем районе, имел большую однокомнатную квартиру и был одиноким. Судя по всему, я стала далеко не единственной в нашей семье, кто проводил ночи вне дома. У меня складывалось ощущение, что папа знал о маминой связи.

Я посмотрела вокруг. Состояние нашей квартиры явно ухудшилось: разбитые лампы, пустые пивные бутылки, окурки на ковре. В воздухе чувствовалась влажность и частицы грязи и пыли. С появлением Леонарда и его денег родители начали «торчать» две с половиной недели в течение месяца. Я ощутила вину, что самоустранилась из квартиры и этим способствую тому, что ситуация катится в пропасть.

Дверь открылась, и в нее вошел, насвистывая, папа. Мама с Леонардом притихли. Я открыла и закрыла дверь моей комнаты, громко прокашлялась и сделала шаг в сторону гостиной. В этот момент вышла мама, чтобы снять с дверной ручки свой потертый ремень, который она использовала как жгут.

– Питер, секундочку! – бросила она папе через плечо.

Папа в это время отсчитывал Леонарду сдачу с его двадцатки.

Я открыла рот, чтобы обратиться к маме, но поняла, что мне совершенно нечего сказать, и поэтому снова его закрыла. На телеэкране пошла заставка сериала «Новобрачные». Я попыталась обратить на себя внимание мамы и громко откашлялась. Мама быстро взглянула на меня и сказала: «Питер, я первая», – и с ремнем в руке вернулась в гостиную.

Мои теплые отношения с мамой закончились. Мы начали общаться, как посторонние люди. Это продолжалось вот уже два года после того, как мама сообщила мне о своем диагнозе. Я ни с кем не обсуждала то, что мама мне тогда сказала. Иногда мне казалось, что тот разговор мне приснился. Я думаю, что она ничего не рассказала Лизе, потому что сестра не поднимала со мной этот вопрос. Было ощущение, что у нас с мамой есть общий грязненький секрет и от этого она начала меня сторониться. Накопилось слишком много неозвученных вопросов, поэтому нам стало сложно общаться.

Папа «втер» маму первой, и она начала шмыгать носом. Следующим «пошел» Леонард Мон. Папа укололся в ванной, как он теперь часто делал. Я встала и пошла на встречу с Риком в тот момент, когда Леонард начал нести всякую чушь «на приходе».

Знание, что у мамы ВИЧ, не сделало наше с ней общение проще. Мне было горестно сознавать, что она больна, и мне было точно так же горестно, что она забыла нас. Если быть до конца честной, знание о том, что она больна, гнало меня от нее. Я понимала: если нахожусь рядом с мамой, то нахожусь рядом с ее болезнью. Понимание, что я теряю мать, было таким невыносимым, что его хотелось всеми силами избежать.

Я взяла рюкзак и прошла мимо открытой двери на кухню, в которой ныл Леонард: «Ой, Джини, сердце так бьется! Возьми меня за руку!»

Мама схватила его за руку, и это показалось мне омерзительным. Я быстро вышла, чтобы не слышать ужасных разговоров, которые я знала наизусть.