Клуб бездомных мечтателей - Лиз Мюррей

Мама замолчала и потом спросила у какого-то посетителя, который час. Мы вошли в имитацию небольшой гробницы, стены которой были покрыты розовыми иероглифами, в свете электрических ламп казавшимися оранжевыми.

– Он скоро заканчивает работу, может быть, мы все вместе куда-нибудь поедем? – предложила мама, закрывая своим телом выход из гробницы.

– Неплохо они все сделали, правда? – спросила я у мамы, разглядывая ряды иероглифов. – У нас в школе было задание, в котором мы переводили древнеегипетские надписи. Ты знала, что многие из надписей в гробницах являются заклинаниями против тех, кто грабит сокровища в гробницах?

– Лиззи, я думаю о том, чтобы завязать с наркотиками. Я думаю, что мне пора с этим заканчивать.

– Согласна, мам, – ответила ей я. – Только скажи, если я чем-то могу помочь.

– Правда, дорогая? Сейчас мне действительно надо бросать. Мне надо быть там, где нет наркотиков. Понимаешь меня? – Она нагнулась ко мне, потому что я присела на корточки перед стеной, разглядывая иероглифы.

Глаза мамы были ясными и чистыми. Я подумала, что она вот уже почти неделю не кололась, хотя несколько раз ходила в бары, в которых пила свой любимый коктейль «Белый русский». Я подумала, что, может быть, на этот раз мама действительно решила завязать с наркотиками.

– Если ты не хочешь, чтобы рядом были наркотики, не надо приносить их в дом, – сказала я, все еще не глядя на маму. – Все, в общем-то, довольно просто. Было бы желание.

– Лиззи, но папа-то их приносит! Он будет колоться, и тогда мне самой будет очень сложно устоять. Я не представляю себе ситуации, когда передо мной лежат наркотики, а я их не употребляю. Такое просто исключено.

Я не знала, что ей ответить. Я понимала, что она права, потому что не слышала от папы, чтобы он хотел бы «завязать». Мне неожиданно стало тесно в ограниченном пространстве гробницы. Я потрогала плексиглас, отделявший меня от стены, на которой был изображен солдат, храбро смотрящий вперед.

Единственной моей мыслью в тот момент было: «Мама, я не хочу, чтобы ты бросала папу». Именно это я и сказала.

– Хорошо. Я дам папе шанс. Может быть, и он бросит, тогда все останется на своих местах. – Мама положила руку мне на плечо. – Знаешь, Лиззи, я же не вечная. Я уже не ребенок. Мне надо завязывать с этим стилем жизни. Я хочу увидеть, как вы вырастете. Поэтому… поэтому что-то надо менять.

На мои глаза навернулись слезы. Я обернулась к маме. Она села напротив меня и крепко взяла меня за обе руки. Ее прикосновение было теплым и обнадеживающим. Я была рада, что наконец-то мама со мной душой и телом. Как долго я об этом мечтала!

– А если папа не бросит? – спросила я.

– Может и не бросить.

Мы замолчали. И я и она прекрасно понимали, что папа не бросит.

* * *

Учитывая количество моих прогулов, я совершенно не ожидала, что меня переведут в шестой класс, то есть в среднюю школу, однако это произошло. Судя по всему, некоторые из моих одноклассников были удивлены этому событию не меньше, чем я.

В день выдачи дипломов об окончании начальной школы Кристина Меркадо сказала, повернувшись к своим подругам: «Как, и Элизабет перевели? Зачем мы вообще сюда ходили, если дипломы раздают просто так. Правильно, девчонки?»

Все эти годы Кристина и ее подруги были очень негативно ко мне настроены. Когда я садилась близко к ним, они начинали обмахиваться тетрадками и громко кашлять, чтобы привлечь внимание к моей грязной одежде и к тому, что мне не помешает помыться. Они шипели в коридорах во время перемен и рисовали на меня карикатуры, на которых у меня в волосах ползали жуки и волны дурного запаха исходили от моего тела. Во время церемонии вручения дипломов я потела в моей накидке и четырехугольной шляпе с кисточкой и радовалась, что никто из членов моей семьи не присутствовал на церемонии и не слышал слов Кристины.

В то время, когда я получала свой диплом, мама лежала на кровати и приходила в себя после ночи, проведенной в компании с «Белым русским». Папа был где-то в городе в одном из своих таинственных походов, так раздражавших маму до того, как ей стало все равно.

После окончания церемонии, когда родители начали фотографировать своих детей с преподавателями и одноклассниками, я тихо вышла через заднюю дверь. В коридоре перед дверью нашей квартиры я сняла накидку и шапку, чтобы мама не корила себя за то, что пропустила важное событие в жизни дочери.

Когда к вечеру мама проснулась и извинилась, что не появилась на церемонии, я сказала:

– Было очень скучно, тебе бы не понравилось. Я сама была дико рада, что оттуда выбралась. Я бы тоже с удовольствием осталась дома и поспала, но не хотела учителей расстраивать.

Не знаю, сколько дней прошло после окончания начальной школы, но вскоре после этого мама стояла над моей кроватью в обтягивающей майке и с аккуратно причесанными волосами и просила меня поехать вместе с ней в квартиру Брика.

– Дорогая, поехали. Я сделала все, что могла. Пожалуйста, поехали со мной, – умоляла она.

Но, вцепившись в подушку, я кричала:

– Не поеду! И тебе не советую! Мы же семья, мам. Ты не должна нас бросать! – Я умоляла ее: – Пожалуйста, не уходи! Останься со мной дома!

Я пыталась ее уговаривать, даже когда они с Лизой вышли из квартиры на улицу и сели в такси. Я не помню случая, когда я хотела чего-то больше, чем тогда, упрашивая маму остаться. Судя по тому, что Лиза собрала свои вещи в две наволочки, которые закинули в багажник автомобиля, она хотела уехать не меньше, чем мама. Уже сидя в машине, мама опустила окно и закричала:

– Я буду ждать тебя, дорогая! Приезжай, когда захочешь!

Такси тронулось, и они исчезли.

Первые несколько месяцев жизни без мамы я занималась хозяйством. Я пустила старые майки на тряпки и протерла все в квартире, убрала и вынесла мусор, помыла посуду. Каждый вечер, когда показывали наши любимые передачи, я включала черно-белый телевизор и выкручивала звук на максимум. Когда темнело, я включала свет в каждой комнате нашей трехкомнатной квартиры и оставленный Лизой приемник (он оказался слишком большим и тяжелым, чтобы взять его с собой), чтобы музыка гремела в ее пустой спальне. Свет и звук создавали иллюзию, что в нашем доме много людей.

Папа ни разу не сказал, что грустит после отъезда мамы с Лизой. Правда, он стал еще более тихим, чем обычно. Когда он не «торчал», то спал весь день, закрыв шторами окна и выключив свет. Но я заметила, что ему одиноко – по тому, какими сутулыми стали его плечи и насколько тщательно он избегал упоминаний о маме и Лизе.

Иногда, когда папа выходил в город, я открывала мамин шкаф, доставала ее одежду и выбирала то, в чем буду ходить. Чаще всего я надевала мамин розовый халат, который был слишком длинным для меня и волочился по полу, садилась перед телевизором, ела хлопья и смотрела «Угадай цену». Я говорила себе, что мама рано или поздно вернется и сядет со мной рядом, скажет, что сожалеет о том, что уходила, и пообещает больше никогда нас не покидать. Я носила ее одежду, чтобы позвать ее и сказать, что мне ее не хватает.