Брак. Дорога во все ненастья - Николай Удальцов

Потому, что был виноват и перед ними.

Каждый из них – очень порядочный человек, которому я без сомнения доверил бы все, включая и свое будущее.

И они оказались именно такими, как обещали, а я – нет.

Значит, мы перестали быть равными.

– …Вася, ты чем питаешься? – спросил у меня однажды Петр. Даже тем, что он поинтересовался моей жизнью, Петр оказался выше меня.

Дело в том, что все деньги, собранные на лечение Олеси, мы положили в банк «Авангард» на мой, совместный с Петром, счет.

Это нужно было сделать из моей болезни, о которой совсем не думал – когда любишь другого человека, наверное, забываешь о себе.

И Петр знал, что я не беру со счета ничего, кроме того, что тратилось на лечение Олеси.

– Хлебом, – ответил я.

– Перестань так экономить. Ешь нормально, – Петр сказал это очень просто, но я почувствовал, что такое друг.

Он оказался настоящим другом – человеком, способным думать о тебе, даже тогда, когда ты сам о себе подумать не способен.

– Это деньги Олеси.

– Это ваши деньги.

– А есть ли что-нибудь, – подумал я, – Чего я единственный хозяин?

И Петр, словно прочитав мои мысли, ответил:

– Да.

– Что? – спросил я, не слишком удивленный словом Петра.

– Доля…

И все-таки, в основном, я молчал при своих друзьях.

А с Олесей мы, естественно, разговаривали постоянно, обо всем.

Кроме болезни.

Хотя, однажды, она, глядя мне прямо в глаза, тихо сказала:

– Болезнь – не такая уж большая неприятность.

Если бы не боль твоих близких…

…Но постепенно я отметил, что большинство разговоров начиналось ее словами: «А помнишь?.. А знаешь, раньше…»

– Почему ты все время вспоминаешь прошлое? – спросил я однажды, и услышал в ответ:

– Потому, что пошлое – это все, что осталось у меня впереди.

После этих слов Олеси, я впервые сделал то, чего не делал даже в детстве – плакал ночью. Наверное, я достаточно повзрослел для такого поступка…

Весна – единственное время года, которое у нас в стране наступает не неожиданно.

И как бы зима ни упиралась, ни прятала до поры от солнечных лучей по закоулкам природы свой нерастаивающий, целюлитный, поникший снег, каждый новый день приносил весне очередную бескровную победу тепла над холодом.

Движения – над спячкой.

По весне Олеся оправилась от осеннего кризиса болезни настолько, что трудно было отличить ее от всех остальных, здоровых, людей.

К этому времени наша просвещенность в вирусологии распространилась так далеко, что мы уже знали, что при серьезном лечении болезнь инкубицируется в человеке, и хотя человек остается носителем вируса СПИДа, но может жить долго, без особых ограничений.

И, при определенных условиях, женщина, ВИЧ инфицированная, даже способна иметь здорового ребенка.

Вначале весны мы все вступали в период оптимизма, забыв о том, что оптимизм – это роскошь дилетантов.

…Цветы для Олеси обычно приносил Петр.

Он у нас главный специалист по девчоночным вкусам.

Но, в палате больной девушки, среди цветов, принесенных моим другом, я, неожиданно для себя, почувствовал, что стал иначе воспринимать ренессанс.

Может, просто, каждый цветок, подаренный женщине – это эпоха возрождения в локальном масштабе.

Цветам Олеся радовалась как ребенок, да она и была ребенком.

Правда, научившимся многому.

А это необходимо любому человеку.

И больному, и здоровому.

Человек ведь, даже счастлив может быть, лишь на столько, на сколько он научился быть счастливым…

…Олеся была ребенком.

– Но, по крайней мере, не беспризорным – у нее оказалось целых три дополнительных папочки, – улыбаясь, сказал врач, когда я заговорил с ним об этом, – Парадокс нашего времени.

– Парадокс времени, – повторил я, – Почему же сейчас беспризорных детей больше чем после войны?

Лицо доктора стало серьезным:

– В этом нет никакого парадокса.

В войне мы, все-таки, выиграли.

А в строительстве коммунизма – проиграли…

…Вася рассказал мне о том, что Олеся говорила о своем будущем, я рассказал Петру и Андрею, и то состояние, в которое пришла она, позволило нам начать думать о будущем.

То есть, заняться тем, что раньше нам в головы не приходило.

Время, которое мы провели вместе с Олесей, так повязало нас, что расставаться уже не имело смысла.

У Олеси было только школьное образование, значит, поле для ее будущего было широким.

– Сошлем ее на менеджерский факультет, – Андрей Каверин часто подавал хорошие идеи, – На заочный.

Пока, подучим ее сами, заключим с ней договора на реализацию наших картин – как-нибудь прокормим девчонку.

И, со временем, мы все забудем о сегодняшних событиях.

– Не плохо, – согласился Петр, – В конце концов, главное, чтобы результат выходил за пределы событий, приведших к этому результату…

…Потом, мы посоветовались с ее лечащим врачом, и оказалось, что можем сделать Олесе еще один подарок – отправить их с Васей на море.

Девчонка обрадовалась, и это был очередной подарок нам.

Неизвестно, кому везет больше – тому, кто получает подарки, или тому, кто может их делать.

– Я еще ни разу не видела моря! – и Петр, улыбнувшись, ответил ей:

– Ты еще многого не видела, девочка. Теперь мы это исправим.

Мы были такими радостными, что забыв обо всем, что привело нас всех в больницу Первого медицинского института, я спросил Петра:

– Завидуешь им? – Петр улыбнулся и ответил:

– Нет. Я слишком старый для путешествий с девушкой.

– Старость – тоже время путешествий. И женщины, пусть и не наши, могут сделать это время лучше.

– Старость – это время, когда со своей женщиной уже интересней путешествовать, чем с чужой…

…Потом они оба уехали на месяц в Новороссийск, а мы почувствовали себя победителями.

И захотелось поверить в то, что добро всегда побеждает зло.

Мы были счастливы, потому, что сделали то, что хотели и могли.

– Стоп, воронье.

Мы – не ваш ужин…

Олеся умерла в первый день лета.

…Через неделю после отъезда Олеси и Васи в Новороссийск, пришла телеграмма.

Телеграмма скрывает выражение лица, то есть – лишает воображение фундамента.