Брак. Дорога во все ненастья - Николай Удальцов

К всемирной глобализации, происходившее на террасе «Макдональдса», тоже имело весьма отдаленное отношение.

Вернее, затрагивало глобализацию совсем иного рода.

Перед каждым из мужчин, на плетеном пластмассовом столике находился стандартный набор из сэндвичей, кофе и стружек картошки-фри в высоком, разукрашенном подобием рекламы, стаканчике.

«Макдональдс» летом, в полдень, это место, куда ходят не голодные люди, а люди, которым хочется просто посидеть и поболтать.

Петр и Иван не отличались от всех остальных – они сидели и разговаривали.

С другой стороны, «Мак-Дональдс» – не такое место, где разговаривают о чем-то серьезном, и за столиком, за которым сидели Петр и Иван, как и за всеми остальными столиками, разговор шел ниочем, то есть о том, в чем разбираются все: о политике, о футболе, о погоде. Кроме этого, Петр и Иван говорили еще об одном общедоступном и всем понятном – о том, о чем говорить, вообще не стоит – об искусстве.

– …Почему, это, нам не стоит говорить об искусстве? – спросил как-то Ивана Головатова инструктор краевого управления культуры в городе Красноярске, куда Иван забрел по случаю во время перелета из Ленска в Москву.

Самолет, на котором летел Головатов, подзасел в Красноярске из-за дождливой погоды, Иван сдал билет и решил побродить по новому для себя городу день-другой.

В управление культуры, куда он зашел, чтобы разузнать насчет койки в гостинице, его попросили прочитать лекцию «об искусстве» – как выразился инструктор – для работников городского коммунального хозяйства.

– У нас, в крае, можно сказать, все разбираются в искусстве, а вы – столичный поэт… – толи инструктор хотел, таким образом, закомплементить Ивана, толи, он сам был бывшим коммунальщиком, но Головатов посчитал, что отрывать людей от дел глупо, особенно в дождь, и ответил просто:

– Если есть что-то, в чем разбираются все, значит, в этом никто ничего понять не в состоянии…

– …Может просто, когда человеку за пятьдесят, – проговорил Петр, глядя не на Ивана, а куда-то в пустоту, называемую поэтами и космофизиками небом, – С политикой, футболом, погодой и искусством, вообще, начинает твориться что-то непонятное.

– А может еще проще, – ответил ему Иван, – В политике, футболе, погоде и искусстве, как в любви – понятно, когда выходит плохо, но неизвестно как нужно делать, чтобы получилось хорошо.

В этот момент, мимо столика, за которым сидели Петр и Иван, прошли две проститутки.

Девицы были довольно симпатичными и напоминали лучики. Только непрямые, а преломленные плохоотполированными линзами и отраженные многими зеркалами, некоторые из которых страдали кривизной.

Казалось, порочности они несли не больше, чем все остальные девушки на улице. Просто, свою порочность, они несли нескрывая.

Напоказ.

Нарочито.

– …Ну, а если, у людей такой нарочитый вкус! – без всякого сомнения, в своей правоте, сказал презентальный галерейщик на открытии глупого, пошлого и бессмысленного людосбора, названного иностранным словом «биенале», и, оттого, еще более глупого, пошлого и бессмысленного.

Петр не стал спорить, потому, что предмета спора не видел. Он просто ушел, подумав:

– Нарочитость – это отсутствие вкуса.

Девушки-проститутки – словосочетание, рожденное от брака интеллигентности с реальностью – поставили свою личную жизнь на рынок и на план одновременно, и Петр, провожая их взглядом, незлобно усмехнулся:

– Троцкистки секса.

Художник и поэт были знакомы так давно, что многое в их разговоре, уже не нуждалось в дополнительных словах.

В молчаливом взаимопонимании взрослых людей нет никакой мистики.

Мистика начинается там, где понимание отсутствует.

Кстати, там же мистика и заканчивается.

Впрочем, возраст здесь ни при чем. И когда взрослые думают, что дети понимают не все – это только подтверждает то, что не все понимают взрослые.

Каждый возраст имеет свой счастливый шанс остаться непонятым. Шанс стать возрастом поэтов потому, что тот, кто понимает, что понимает не все – может фантазировать. Тот, кто думает, что понимает все – может только заблуждаться.

– …Почему ты подумал, что это проститутки? – спросил Иван. – Потому, что они безразлично обходят стороной столики, за которыми сидят женщины и дети.

– По-моему, Петр, ты, даже когда говоришь об искусстве, думаешь о женщинах, – проговорил Иван, немного помолчав, и Петр улыбнулся ему в ответ: – Я о них думаю, о чем бы ни говорил.

– И, никогда не думаешь, о женщинах плохо? – задав этот вопрос, Иван расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил галстук. Видимо, для того, чтобы решать, что плохо, а что – хорошо? – человек должен иметь возможность свободно дышать.

Петр ответил, почти не задумываясь, но, улыбнувшись:

– Даже когда мы думаем о женщинах плохо, мы все равно думаем о женщинах.

– Только не говори, что тебя заинтересовали эти девицы.

– Нет. Меня заинтересовали те две женщины, что сидят через три столика, справа от тебя.

Иван повернул голову, лишь на мгновение, но его хватило, для того, чтобы он что-то вспомнил:

– Одну из них я знаю.

– Какую?

– Ее зовут Лика, – поэт Иван Головатов по институтской специальности был гинекологом, – Несколько лет назад я делал ей аборт.

– Какой же удивительной информацией можно обогатиться сидя в «Мак-Дональдсе», – слегка, ненавязчиво, поиронизировал Петр, – Лику я тоже знаю. Правда, не очень близко.

– А вторую?

– Вторую – не знаю совсем.

– По-моему, ты смотришь как раз на вторую.

– Верно.

Я, ведь, прожил с ней шесть лет…

– …Ну и чем это все закончилось? – Иван понимал, что разговор заходит в область, путешествие по которой не всегда имеет право даже близкий друг.

И понял бы, если бы вопрос остался без ответа.

Но Петр ответил и, тем самым, сделал первый шаг по словам, которые привели к поступкам:

– Она ушла от меня к другому мужчине.

– Ты так и не простил ей этого?

– Нет.

– Библия учит, что нужно прощать, – вздохнул Иван.

– Библия учит прощать врагов.

Про любимых женщин там ничего не сказано…

– Ну, что же, Петр, прошлое – это не всегда старые ответы.

Иногда – это новые вопросы.

– Да, – вздохнув, согласился Петр, – Но, дело не только в этом.

– А в чем еще дело?

– Возможно, все дело в том, что еще неизвестно: прошлое – это то, что навсегда ушло, или – то, что навсегда осталось с нами?..

Петр, задумавшись о своем, замолчал, и его мысли вылились в нестройную повесть. В набор, иногда не связанных между собой событий, каждое из которых могло бы послужить сюжетом для маленького рассказа.