Десятый самозванец - Евгений Шалашов

— Верю. Демид-то, царствие ему небесное, мне жизнь спас. Ну, помянем…

Выпили. Потом стрелец посмотрел на мужиков и кивнул Конюхову:

— Ты бы шел, что ли, отсюда. Коней пока оседлай, которые в тутошней конюшне стоят.

Когда Конюхов, еще не успевший совсем опьянеть, ушел, стрелец сказал:

— В общем, я вас не видел. А грамотка розыскная из приказа Разбойного — она только вчера пришла, да ее, кроме меня, никто не видел. Там вот и сказано, что Тимофей Демидов, сын Акундинов, казенные деньги украл да в бега подался. Ну, приметы все обсказаны. У меня сердце защемило, как понял, что это Демида Акундинова сын…

Стрелец немного помолчал, а потом как-то нерешительно спросил:

— Может, вернуться тебе?

— Куда вернуться? — изумленно спросил Акундинов.

— Как куда? — озадаченно посмотрел стрелец. — В приказ, чай. За тобой же другой-то вины нет? Ну? А сто рублей казенных, что для друга украл, ты в казну обратно вернешь. Ежели сам вернешься да покаешься, то что тебе будет-то? Ну, в худшем случае неделю на хлебе да на воде подержат. Так что возвертай, парень, деньги, всего и делов!

— Так а где же я их возьму-то? — опешил Тимоха. — Ведь сто рублев — деньги большие!

— Ну, — вздохнул стрелец, — деньги, положим, я тебе дам. Я же как перст один на белом свете. Денежек поднакопил. Мне же оклад от государя — двадцать рублей в год положен, да хлебные, да винные, а это еще столько же. Да наградных каждый год по двадцать рублей. Куда мне их девать-то — солить, что ли? Дело какое открыть, так ни сноровки нет да и желания… А так все польза будет…

— Что-то я никак не пойму? — посмотрел Акундинов на стрельца. — Тебе-то, дядька, зачем это надо? Для какой корысти?

— Подвох ищешь?

— Ищу, — кивнул Тимофей. — Что-то я не помню, чтобы мне за просто так кто-то что-то делал.

— Правильно, — одобрительно буркнул старик, подтягивая чарку к себе. Усмотрев, что водки там больше нет, негромко крикнул: — Матюха, полштофа зеленого принеси!

К столу подбежал хозяин, притащивший не только просимое, но и извечные русские закуски — соленые огурчики и тертую редьку.

— Может, горячего? — вопросительно посмотрел Матюха на старика, но тот только отмахнулся.

— А ведь уважают тебя, — промолвил Тимофей, размышляя — а стоит ли спрашивать, как зовут стрельца? Тот, однако, назвался сам:

— Пирогов я, Микола. Можешь дядькой Миколой звать. Или, как народец тутошний, — дядькой Мыколой. А уважают потому, что я тут стрелецким головой служу. Еще бы не уважать, коли в городе-то ни татей, ни разбойников нет. А ведь после того, как от Польши-то к России городок перешел, — кого тут только не было! И разбойники, и конокрады! Про мелких татей так и вообще не говорю. Ну а теперь подчистую вывели!

— Как и удалось-то? — с удивлением спросил Акундинов.

— Да просто, — встряхивая полуштоф и открывая крышку, сказал дядька Микола. — Отчего в городах-то русских всякая шушера себя вольготно чувствует? Оттого, что власти им попустительствуют. Воеводы да старосты губные взятки берут, потому глаза закрывают. Ну а коли власти глаза закрывают, то народ-то и терпит, боится.

— И, что, неужто взяток никто не берет? — засомневался Акундинов, опрокидывая свою чарку.

— Ну как же без этого! — усмехнулся дядька Микола. — Без этого у нас ни в жисть. Только все зависит от того, за что брать и сколько! Служил я как-то в Орле, так там воевода со всех татей десятую долю имел. Ну а кто из посадских, что на татей с челобитной ходил, так и уходил ни с чем.

— А у вас в Новгороде?

— У нас, Тимошка, все просто, — степенно ответил стрелец, выпивая. Занюхав редькой, продолжил: — Мы ведь вначале со скупщиками покончили, с торговцами ночными. Ежели их не будет, то куда тати барахло-то понесут? На базаре-то стоять не будут. По мне, скупщики хуже, чем любые тати. Тать-то, он хоть жизнью да свободой рискует… А эти?

— Это точно, — согласился Акундинов, вспоминая мерзкого старикашку, которому за бесценок отдал все нажитое.

— Ну а когда с ночными купцами покончили, так сразу и легче стало. Тати, кто побойчее да пошустрее, в другие города подались. Кто не успел, так тех сами посадские и выдали. Ну а воевода наш велел, кого споймали, в Разбойный приказ не отправлять, а прямо на месте и повесить. Потом, правда, из приказа дьяк приезжал, ругался, да уж и поздно было.

— Ну, молодцы! — искренне сказал Тимофей, подумав, что будь в Русском государстве побольше таких воевод, так и жить-то в нем было бы куда как легче!

— Ну, молодцы-то молодцы, а вот как с тобой-то мне быть?

— А что со мной-то? — насторожился Тимофей. — Сам же сказал — ты нас не видел, мы тебя не видели. Ну а потом и разойдемся. Ты к себе, а мы — дальше…

— А вы в Польшу навострились?

— Туда, — не стал отпираться Акундинов. А чего отпираться-то? Вон она, Речь Посполитая, верстах в десяти будет…

— И кому же ты там нужон-то будешь? — прямо в лоб спросил дядька Микола. — Кто там тебе, дурню, жопу-то оголит? Там что, своих босяков мало? Что ты там делать-то будешь? Ты ж приказной. Думаешь, в Польше своих грамотеев не хватает? Ты на каком языке грамотки-то составлять собираешься?

— По латыни немножко разумею, по-гречески, — с обидой обронил Тимофей.

— А там что, без тебя латинистов да греков нет? Так в Кракове-то целый университет есть, где грамотеев как блины пекут. А по-польски, пан писарчук, хоть трохи размовляешь?

— Научусь, — твердо стоял на своем парень. — Дело нехитрое. Ляшский, он на русский похож.

— Научишься, — не стал спорить стрелец. — Только когда? К морковкину заговенью? А до той-то поры лапу будешь сосать? Хорошо, ежели ты к пану какому знатному прибьешься, объедалой-опивалой. Так и там за красивые-то глазки никто поить-кормить не станет. Будешь навроде холопа — подай-принеси, да у пана на запятках кареты ездить станешь… В наемники подашься? Ну, положим, возьмут тебя в королевское-то войско. Куда? У гусар ляшских одежа-то красивая — шлем медный, да зерцало, да крылья здоровущие. Но на это-то все свои деньги треба. В пехоту? Так в первом же бою тебя, дурака, и убьют.

— Пускай! — не уступал Тимофей. — Да ведь вопрос еще — убьют али нет. Да и не боги горшки-то обжигают!

— Ладно, — устало вздохнул дядька Микола, покосившись на бутылку, но наливать не стал. — Положим, у тебя, у дурня, все хорошо сложилось. А вот как с верой-то православной жить будешь? Ведь поляки-то тебя в католичество заставят перейти. И тогда что? Схизматиком станешь? Веру дедовскую продашь, как Иуда? Сволочь!

— Ты, дядька, меня раньше времени не сволочи! — разозлился Тимоха. — Я вот не посмотрю, что ты батьке моему другом был, а возьму да в глаз дам!

Пирогов смущенно закашлялся. Действительно, чего это он? Парня-то толком не знает, а уже последними словами кроет…