В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев

картинке, очень нарядной и красочной, умные мальчуганы-школьники изображены среди героев легенды о белой змее. Жесты, костюмы, сами персонажи — все говорит о влиянии театра. Надпись, сделанная в виде стихов народного склада, призывает к учению и уважению к учителю. Еще одна весьма живописная картинка. Мальчики окружают старичка, рисующего дракона. Дракон тут же отделяется от бумаги и парит в воздухе. Это историческая легенда: старичок — известный художник, который так мастерски нарисовал дракона, что тот взвился в облака. Здесь, конечно, и благожелание: пусть ваши сыновья побывают у знаменитых людей.

Однако наиболее излюбленным сюжетом морализующих лубочных картинок является сыновняя почтительность — сяо. Имеется целая стереотипная серия так называемых двадцати четырех исторических образцов сыновней почтительности. В своеобразных красочных медальонах изображены двадцать четыре рассказа о детях, отличившихся своим самоотверженным служением родителям. Так, например, изображен Ван Бао на могиле своей матери, которая при жизни боялась грома. «Я здесь, мама, не бойся», — кричал добрый сын на могиле во время грозы. Другой примерный сын, Чжу Янь-цзы, изображен в шкуре оленя, которую он надел, чтобы пробраться в оленье стадо и добыть оленьего молока. Ван Сян лежит на льду, чтобы растопить лед и добыть живого карпа, которого требовала сварливая мачеха (лед сразу же треснул и пара карпов попала в руки самоотверженного мальчика). Надпись на картине говорит об этой добродетели с весьма пространной и интересной аргументацией, взывая к чувству благодарности тех, на кого с самого раннего детства льется, не останавливаясь в своем благодетельном потоке, родительская любовь и забота, и это должно заставить человека быть постоянно настороже в своей сыновней почтительности.

Другая домашняя, семейная добродетель, совершенно необходимая для китайских патриархальных домов, добродетель терпения и терпимости, также является излюбленным сюжетом лубка. Картина, представляющая собой историческую иллюстрацию, изображает знаменитого танского полководца Го Цзы-и, окруженного семью сыновьями, жившими вместе со всеми своими семьями и не нарушавшими семейного мира. Мораль — хвала семейному долготерпению — является отражением конфуцианских идей, однако ею же полны и народные пословицы: «Дома ладно — и все дела сладятся», «Единым клубком, в ладном духе», «Вся семья с одним сердцем» и т. п. Другая картинка с той же морализующей тенденцией показывает и корень зла: семейный раздор, изображенный в виде театрального представления. Свирепая свекровь с ножницами в руках хочет изуродовать свою невестку, но дочь уговаривает ее: «Родят сына, берут ему жену, желая сберечь свою старость: никак нельзя слепо рушить это законное правило!» Сын в костюме ученого стоит рядом в полном бездействии, ибо иначе на него обрушится одна из сторон (в том или ином случае).

Восхваление долготерпения может быть представлено на картинке и просто четырьмя грубо написанными и раскрашенными иероглифами: «Проявляющий долготерпение (в этом) найдет удовлетворение». Присутствие такой картины на стене бедного китайского дома (богатые дома таких картин не признают, конечно) крайне показательно, ибо говорит о том, что и в Китае проповедь долготерпения обращена к тем же, к кому и в христианских странах. Но наряду с этой неприкрытой прописной моралью встречаются картинки, весьма богатые фантазией. Маленькая, провинциальной выделки картинка изображает двенадцать иллюстраций пагубного человеческого недовольства (аналогичных русской сказке про «разбитое корыто»), в очень динамичных рисунках и стихах народного склада. Начинается все со скромного желания бедняка вдоволь поесть и иметь нарядную одежду, затем уже видим богача с красавицей женой, потом чиновника в должности уездного губернатора, который слушает доклад коленопреклоненного служителя, затем он уже и министр, но аппетит все разгорается, и вот он император и играет в шахматы с бессмертным старцем, но и этого мало, и «задумал он Яшмовому царю стать родным», и вот карабкается по лестнице на небеса, но «Яшмовый государь, услыша об этом, здорово рассердился, рукавом халата хлоп его за то, что влез по небесной лестнице». И снова исходная позиция: стоит нищий у ворот и на него лает собака. Я описал лишь немногие образцы картинок, купленных в Цюйфу. Помимо картин этого типа, здесь, очевидно, ввиду летнего сезона в изобилии продаются религиозные и заклинательные листки, вроде приобретенных мною в Тайаньфу изображений Чжан Тянь-ши и Чжун Куя.

29 июня. Сегодня приходил сюда японец, путешествующий с еще более простой «установкой», чем мы: он идет всюду пешком, а слуга за ним тащит вещи. Порасспросил, что нужно, якобы ища помещения, и ушел. Характерно! Его все и принимают за шпиона!

Прощальный визит к чжисяню был очень длителен. Чжисянь снова надевал чиновничье платье и выходил поклониться Лун-вану, «успокоить сердце народа». Засуха принимает характер угрожающий.

Говорили об изыскании древних вещей. Чжисянь возмущается небрежением китайцев к древности. За чем же дело стало, думается мне. Чжисянь дарит нам великолепный и точный снимок со статуи Конфуция, специально для этого случая открытой (обычно она в полумраке скрыта за ризами-приношениями), снимки со знаменитых сосудов в храме Конфуция и т. д. Напоследок, разглядывая английскую карту Китая (Шаньдун), которой мы пользуемся, молча указывает на кружки под Вэйхайвэйем и Цзяочжоу[46]. Мы с Шаванном чувствуем себя при этом весьма гадко, хотя мы и не англичане, и не немцы. Говорим о трудном времени, переживаемом сейчас Китаем, когда стране грозит уничтожение сильными державами, около него сгруппировавшимися и жаждущими его раздела. Несомненно, это самая злая и худшая агрессия из всех, которым когда-либо подвергался Китай! А сколько их было! История Китая страшна: не будет преувеличением определить ее, как историю сплошных нашествий кочевников на Китай, начиная с сяньюней — гуннов (может быть с X—XI вв. до н. э.), — сяньби, жоужань, тоба, уйгуров киданей, а также японцев и, наконец, европейцев, напавших в тот самый момент, когда Китай, казалось, покончил с агрессией кочевников, шедших через Великую стену (которая, однако, сама по себе серьезного препятствия никогда не представляла). Китайцы считали, что с востока их надежно оберегает океан; в этом китайцы ошиблись не менее, чем в расчетах на свою знаменитую Великую («Длинную») стену. И прежде всего они ошиблись в направлении удара врага. Пираты-японцы им были привычны, и ждать врага с этой стороны они, в общем, могли; но пираты не задерживались, их можно было прогнать или от них откупиться. Неожиданно сильный, неизвестный и непонятный враг приплыл с юго-востока, хотя жил на западе, и это были европейцы разных наций и государств. Приплыли они на диковинных невиданных кораблях с пушками, чтобы торговать своими товарами, в том числе опиумом, а когда китайцы не захотели этого добра, то их стали принуждать к этому другим привезенным товаром — пушками, а за проявленную