Что предназначено тебе… Книга вторая - Нэйса Соот'Хэссе

— Что ты хочешь ска…

— Мы не переходили на ты, — обрезал Доминико. Затянулся сигарой и подал знак охранникам, стоявшим у дверей. По его команде те заломили бывшему начальнику руки, так что тот согнулся пополам и взвыл, — ты позволяешь какому-то тупому копу налепить в моём доме жучков, а потом даже не можешь найти их все, — Доминико затянулся ещё раз, — ты позволяешь копам взять моего консильери… зачем ты мне? Назови хотя бы один аргумент.

Лука молчал, с нарастающим ужасом глядя на него.

— Ты не можешь…

Доминико подал знак охранникам, и один из них нанёс бывшему начальнику удар под дых.

— Дьявол, Доми… — ещё один удар заставил его охнуть.

Доминико встал и, не глядя на то, как Луку продолжают избивать, подошёл к окну. Он снова закурил.

— Знаешь… — сказал он, — я бы мог тебя простить. Если бы ты рассказал мне кое-что.

— Что… — новый удар заставил Луку задохнуться.

— Я слышал, у тебя есть друг. Его фамилия Лучини. Где мне его найти?

Ещё несколько ударов Лука продолжал молчать, а затем выдохнул:

— Я скажу.

— Хорошо. Говори.

Лука назвал адрес одного из заводов по переработке плациуса, и Доминико легко запомнил его.

— Прикажи меня отпустить… — выдохнул Лука.

— Отпустите его, — Доминико отошёл в сторону, а сам кивнул на окно.

Задохнувшись криком, Лука с разбегу врезался в стекло. Он пытался ухватиться за карниз, но не смог.

Падение было неудачным. Лука врезался в асфальт головой, так что осколки черепа попали ему в мозг.

— Да простят тебя спирали Ветров, — Доминико прочертил в воздухе подобающий случаю знак.

Чем-то похожий, но никак не связанный с этим случай произошёл тем же вечером в отделении предварительного заключения, где продолжали томиться несколько взятых с поличным боссов.

Адвокаты семьи добрались до них вечером того же дня. К тому времени Изабель Аргайл уже поднималась по трапу своей яхты.

Большинство донов и их консильери, в том числе и Мариано Лучи, были отпущены без особых проблем, и только Тициано Донетти, к великому сожалению жены и детей, не дождался этого мгновения: за несколько часов до того, как адвокаты прибыли за ним, он повесился на собственных штанах.

— Какое горе, — вздыхал Доминико, обнимая его дочь. Мариано был неутешим. На похороны пришло сто двадцать человек, и гроб покойного засыпали тысячи роз.

17

Дело, которое Стефано так хотел завершить, и было причиной его приезда в Палермо.

Улетая с Манахаты, он мог бы выбрать любой из других городов — и рассчитывать на то, что в любом из них Доминико найдёт его не так скоро, как здесь. Однако уже при посадке на катер он услышал обрывок разговора знакомой дородной мадам в украшенной цветами шляпке, которая смотрелась излишне вычурно и неуместно среди доков и остовов кораблей.

— Нет никакой необходимости продолжать переговоры с этими ненормальными корсиканцами, Ольстер.

— Разве мы не нуждаемся в плациусе так же, как и раньше, мадам?

— Безусловно. Но иногда проще договориться с посредниками, чем с продавцом.

— Влияние Доминико Таскони в Капитуле растёт. Не думаю, что корсиканцы продадут нам плациус в обход него.

Изабель Аргайл фыркнула и качнула шляпкой.

— Кому они нужны. Мы найдём других продавцов. Отправляйся вперёд. Прикажи пилоту рассчитать курс на Палермо. Я выпью немного лимонада и подойду.

Стефано поспешил скрыться — у него было не больше желания попасться Аргайлам, чем попасться Таскони.

В тот момент он ещё был зол на Доминико за его недоверие, хотя и начинал уже по нему скучать. А еще больше ему хотелось доказать, что он не такой дурак, за какого его принимает Доминико.

Обидно было до боли. Он не понимал, как Доминико может не верить ему. Но, с другой стороны, если абстрагироваться от эмоций — того можно было понять. И Стефано понимал. Предателем в этой семье, похоже, был каждый второй. Так что у Доминико не было никаких оснований доверять хоть кому-нибудь.

Он, однако же, надеялся доказать тому, что был на его стороне — даже если это не позволило бы ему вернуться в семью.

Собственно, последнего Стефано не очень-то хотел. Он сам не представлял, что ему делать теперь. В голове крутились образы мстителей в маске, которые в одиночку противостояли несправедливости мира, и прочая ерунда.

Ничего, кроме как стрелять и выслеживать противников, Стефано не умел. Духовная семинария, где он провёл полтора года, не научила его ничему, кроме того, что каждый в этом мире сам борется за свою душу.

В итоге, если отмести в сторону карьеру священника, которая совсем уж не прельщала его, у Стефано оставалось два варианта: стать копом или стать бандитом. Было, в принципе, понятно, что первый вариант себя исчерпал.

Поэтому он связался с Томми и стал расспрашивать его о том, как в Палермо идут дела. Он думал что, пожалуй, мог бы смириться с правосудием — так, как его видит Доминико. С жестокостью ради сохранения порядка, с этаким самочинным перераспределением богатств.

«Долбанный Робин Гуд», — обрывал он тут же себя, но ничего лучше придумать не мог.

Теперь, когда Доминико прилетел за ним и настрого запретил себе «помогать», Стефано оставалось только одно.

Дождавшись, пока Доминико уснёт после долгого и бурного секса, он легонько поцеловал его в висок, соскользнул с кровати и, торопливо одевшись, пошарил в карманах Доминико в поисках денег. Обнаружив пачку наличных, стянутую тугой резинкой, он засунул её во внутренний карман и стал выбираться во двор.

Последние две недели он читал все газеты, где на первой странице сообщалось о встречах и перемещениях леди Аргайл. Когда мог — выбирался из квартиры, чтобы найти способ подойти к ней как можно ближе. Выяснив, что одним из первых визитов будет в местную школу, Стефано отправился туда к началу встречи, и, смешавшись с толпой, наблюдал, как леди с натянутой улыбкой слушает приветствия школьников, а потом принимает букет. Передав букет одному из своих клансменов, она достала из сумочки платок и стала вытирать руки, отложив на крышу машины футляр лорнета. Прицепить к нему жучок было нелегко — но Стефано это удалось. Он не был уверен, чего именно хочет добиться от неё. Но интуиция подсказывала ему, что нужно просто ждать и слушать — и Изабель начнёт свидетельствовать против себя.