Марли и мы - Джон Грогэн

Врачи поставили диагноз «рефлюкс» и направили к специалисту, который дал нашему ребенку успокоительное и протолкнул ему в горлышко зонд, чтобы сделать гастроскопию. В конце концов Конор справился с недомоганием и набрал нужный вес, но долгих четыре месяца мы были поглощены беспокойством за него. Дженни от страха, стресса и разочарования, усугубленных отсутствием сна, просто сходила с ума. Она практически все время держала Конора на руках и беспомощно смотрела, как он срыгивал молоко. «Я чувствую себя ненужной, – говорила она. – Ведь матери всегда должны быть в состоянии дать своим детям все необходимое». Она была как натянутая струна, и малейшее нарушение порядка – оставленная открытой дверца серванта или крошки на столе – могли послужить искрой, за которой следовал взрыв.

Хорошо еще, что Дженни никогда не переносила своего беспокойства на Патрика. Она кормила обоих своих детей с почти навязчивой заботой и терпением. Она отдавала им каждую частичку себя. Плохо было то, что она направляла свое разочарование и гнев на меня и в еще большей степени на Марли. Она потеряла с ним всякое терпение. Он стал для нее козлом отпущения и все делал не так. Каждый его проступок, а таковых было много, подталкивал Дженни еще на один шаг ближе к истерике. Не сознавая, что происходит, Марли продолжал гнуть свою линию с присущей ему комичностью, постоянными оплошностями и безграничным энтузиазмом. Я купил цветочный кустик и посадил его в саду, чтобы отметить рождение Конора. Марли вырвал его с корнями в тот же день и сжевал. Когда я, наконец-то, нашел время для замены разбитой двери, Марли, к этому времени привыкший выходить через образовавшееся отверстие, тут же разбил ее снова. Однажды он исчез, а когда вернулся, в его зубах мотались женские трусики. Я даже не стал ломать голову над вопросом, откуда он их принес.

Несмотря на действие прописанных доктором успокоительных, которые Дженни давала ему все чаще – больше для своего же блага, боязнь гроз становилась сильнее и сильнее с каждым днем. Теперь даже легкий дождик обращал Марли в паническое бегство. Если мы были дома, он просто приклеивался к нам, нервно слюнявя нашу одежду. Если нас не было, он искал укрытия своими привычными методами: делая подкопы под двери, срывая штукатурку и линолеум. Чем больше я чинил, тем больше он ломал. Я не мог угнаться за ним. Это должно было доводить меня до бешенства, но я знал, что Дженни злится на нас обоих в равной степени. Поэтому я начал маскировать его деятельность. Если я находил изжеванные туфлю, книгу или подушку, я прятал улики, прежде чем она их находила. Когда Марли врывался в наш маленький дом, как слон в посудную лавку, я следовал за ним, расправляя ковры на полу, поправляя журнальные столики и вытирая слюну, которую он разбрызгивал по стенам. Прежде чем Дженни успевала что-то заметить, я хватал пылесос и убирал щепки в гараже, где он снова пытался выломать дверь. Я не ложился до глубокой ночи, латая дыры и отчищая грязь, чтобы к тому времени, как утром проснется Дженни, малейшее повреждение было исправлено. «Ради бога, Марли, ты что, смерти себе хочешь? – спросил я его как-то ночью, когда он стоял рядом, виляя хвостом и облизывая мое ухо, пока я пытался скрыть очередное разрушение. – Завязывай с этим делом».

И вот однажды вечером произошел открытый конфликт. Я открыл входную дверь и увидел, что Дженни бьет Марли кулаками. Она истошно рыдала и молотила его изо всех сил, как будто бухала по живой литавре, равномерно по всей поверхности.

– Почему? Ну почему ты все это делаешь? – орала она. – Ну почему ты все ломаешь?

В этот момент я увидел, в чем провинился Марли. Диванная подушка была разорвана, а вся набивка вывалилась наружу. Марли стоял, опустив голову и расставив ноги, словно пережидая ураган. Он не старался улизнуть или увернуться от ударов; он стоял перед Дженни и сносил каждый удар без стонов и жалоб.

– Эй-эй-эй! – закричал я, хватая ее за запястья. – Ну же, остановись. Стоп. Стоп.

Она всхлипывала и тяжело дышала.

– Стоп, – повторил я.

Я встал между ней и Марли и заглянул Дженни в глаза. На меня будто смотрел незнакомец. Я не узнавал ее взгляда.

– Уведи его отсюда, – произнесла она ровным голосом, в котором слышались отголоски недавней вспышки. – Уведи его отсюда сейчас же.

– Хорошо, я уведу его, – сказал я, – но ты успокоишься.

– Уведи его отсюда и пусть он здесь больше не появляется, – повторила она решительно.

Я открыл входную дверь, и Марли выскочил на улицу. Как только я собрался взять его поводок, Дженни добавила:

– Я больше не могу. Я хочу, чтобы он исчез. Я хочу, чтобы он навсегда ушел отсюда.

– Ну хватит, – отмахнулся я. – Сама не понимаешь что говоришь.

– Я этого хочу, – настаивала она. – С этой собакой все кончено. Или ты найдешь ему новый дом, или я это сделаю сама.

Она не могла этого хотеть. Она любила Марли. Она обожала его, несмотря на длинный список его недостатков. Да, она была расстроена, стресс владел ею, она была на грани срыва. Но она передумает. В тот момент мне показалось, что лучше всего дать ей время остыть. Я вышел, не сказав ни слова. Марли носился перед домом, взмывая в воздух и лязгая челюстями, стараясь вырвать поводок у меня из рук. Он был прежним весельчаком, и его настроение явно не ухудшилось после избиения. Я знал, что Дженни не причинила ему вреда. Честно говоря, я временами лупил его еще сильнее, когда мы играли с ним, и ему это нравилось, поэтому он даже требовал добавки. Отличительной чертой его породы была терпимость к боли – он весь состоял из мышц и сухожилий. Однажды, когда я мыл машину на подъездной дорожке, он сунул голову в ведро с мыльной водой. Его морда застряла. Перепугавшись, пес вслепую бросился бежать по газонам и не останавливался, пока со всего маху не врезался в бетонную стену. Однако это не причинило ему вреда. Но стоило в приступе гнева легонько хлопнуть его по заду ладонью или даже строго поговорить с ним – и он выглядел глубоко уязвленным. Для тупоголового дурачка, каким являлся Марли, у него была необычайно чувствительная натура. Дженни не нанесла ему никакого физического урона, но она оскорбила его нежные чувства. Дженни была для него все, одним из лучших друзей в мире, и вот только что она внезапно изменила свое отношение к нему. Она была его хозяйкой, а он ее верным слугой. Если она считала нужным ударить его, он покорно принимал эти побои. По сравнению с другими собаками он не был идеален, но чего у него не отнять, так это преданности. И теперь мне предстояло улаживать конфликт.

На улице я прицепил поводок к ошейнику и приказал: «Сидеть!» Он сел. Я поднял сдерживающий поводок повыше, чтобы подготовить его к прогулке. Прежде чем сделать первый шаг, я положил руку на голову Марли и помассировал ему шею. Он поднял нос и посмотрел на меня. Его язык свешивался вниз, аж до середины шеи. Инцидент с Дженни, казалось, был для него исчерпан, и мне оставалось надеяться, что и для нее тоже. «Что же мне теперь с тобой делать, дурачок?» – спросил я его. Он подпрыгнул вверх, словно на пружине, и лизнул мои губы.

Тем вечером мы с Марли нагуляли несколько километров, и когда я, наконец-то, открыл дверь, он готов был тихо свалиться в изнеможении в углу. Дженни кормила Патрика из баночки с детским питанием, Конор лежал у нее на коленях. Она была спокойна и, казалось, вернулась в свое обычное расположение духа. Я отцепил поводок Марли, и он долго пил воду, пуская небольшие волны к краям миски. Я вытер пол, бросив взгляд в направлении Дженни: она казалась невозмутимой. Наверное, кризис миновал. Наверное, она передумала. Наверное, ей уже стыдно за недавнюю вспышку ярости и она ищет слова, чтобы извиниться. Но когда я прошел мимо нее (Марли следовал по пятам), она сказала спокойным, тихим голосом, не глядя на меня: