Цена всех вещей - Мэгги Лерман

— Лучше бы ты взяла мою тысячу и оставила меня в покое. Воображаемые четыре тысячи долларов ничем не лучше воображаемых пяти тысяч. С тем же успехом ты могла оставить все пять тысяч. Я все равно не смогу заплатить.

— И как ты себе это представляешь? — заявила она, перегнувшись через стеклянный прилавок так, чтобы я слышала ее шепот. За Эхо образовалась очередь, но я не отваживалась ее выпроводить, несмотря на неодобрительные взгляды менеджера. — Я была на похоронах. Там было не протолкнуться, но я видела рядом с его матерью и сестрой тебя. Ты притворялась, будто страдаешь. Притворялась, будто тебе офигенно плохо. Все тебя видели. Все так переживали за тебя. Туда явился весь город, и каждый жалел бедняжку Ари Мадригал. Люди, переживающие настоящее горе. Люди, которые тосковали по-настоящему — и до сих пор тоскуют, и не знают, что с этим делать. — Голос ее дрожал даже несмотря на то, что Эхо говорила шепотом. Она часто заморгала и придвинулась ближе. — Какой, думаешь, будет их реакция, когда я расскажу, что все это время ты их дурачила? Что ты использовала заклинание, чтобы облегчить себе жизнь? Что ты никогда не заслуживала такого, как Уин?

— Пожалуйста… не делай этого, — сказала я. Но просить было бесполезно, и от осознания этого меня пробрала дрожь.

— Это зависит не от меня. Я ведь уже дала тебе фору.

— Я пыталась!

— Люди жалеют тебя, но Уина они любили. Возможно, ты этого не помнишь, зато помню я. Все. Любили. Уина. Ты готова к тому, что люди станут тебя ненавидеть, а не жалеть?

Очередь начинала роптать. Краем глаза я видела своего менеджера, он хмурился.

— У меня их нет.

— Правда? Прямо-таки не осталось денег со страховки? И тетя не может одолжить?

— Мы уезжаем в Нью-Йорк через две недели. Нам понадобятся эти деньги.

Ее лицо дрогнуло.

— Точно. Нью-Йорк.

— Чтобы танцевать. Меня приняли в корпус юниоров Манхэттенского балета. — Я собиралась в Нью-Йорк. Я должна была ехать в Нью-Йорк. Не знаю, зачем я делилась своими планами с Эхо. Наверное, я пыталась убедить себя в том, что это правда. — Я собираюсь стать балериной.

— Что ж, тогда убирайся. Уезжай. — С вызовом сказала она. — Не важно, что всем известен твой секрет, если тебя здесь нет, верно? Вперед. — Я ничего не сказала, и она еще раз выразительно стукнула по стеклу. — Но пока ты еще здесь, ты должна мне денег. Даю тебе еще неделю.

Она ушла, и мне следовало вернуться к делу. Снова поворачиваться, зачерпывать, накладывать и отдавать. Очередь покупателей придвинулась ближе, ожидая, что я приступлю к своим обязанностям. Менеджер отвернулся к конторке, удовлетворенный тем, что черное облако улетучилось.

Но я не могла продолжать работу. Мое сознание сбилось с ритма, хотя мозг ожесточенно работал. Я уронила черпак в контейнер с шоколадом и выскочила вслед за Эхо, не позаботившись снять розовый фартук с рюшами.

Я следовала за ней через деловую часть города, потом через жилые кварталы, где жили Маркос и Диана, мимо средней школы, через поля для игр и до самого дома гекамистки. Эхо открыла дверь и вошла внутрь.

Эхо тоже жила здесь.

Дочь гекамистки. Она говорила, что у нее есть ребенок, — это я помню. Единственное полноценное воспоминание из того дня, когда я получила заклинание.

Я села у дороги и уставилась на дом. Несчастные, суетливые люди входили и выходили, но Эхо не было. Когда дверь открылась, я заметила гекамистку.

Так вот как Эхо пронюхала о моем заклинании. Возможно, они вместе организовали эту аферу, придумали схему мать-дочь. Гекамистка творила для людей заклинания, а дочка потом требовала деньги за то, чтобы их секреты не выплыли наружу.

В какой-то момент Эхо снова вышла из дома. Однако гекамистка осталась внутри, чтобы продолжать прием посетителей. Возможно, даже предлагать им чашечку чая.

Когда начало темнеть, гекамистка открыла дверь и, глядя прямо на меня, вышла на крыльцо.

Спустя тридцать секунд она направилась через улицу. Гекамистка шла медленно, осторожно, не отрывая от меня глаз. Я попыталась встать, но координация была полностью нарушена, ноги горели как в огне. Я покачнулась и упала в грязь.

— Я догадывалась, что это ты, — сказала она.

— Это я.

— Балерина. Ты снова танцуешь в балете?

— Нет. Я все еще не могу.

— Значит, обмен. Что-то теряешь, что-то получаешь. Надо платить по счетам. — Она говорила медленно, стараясь подражать интонациям обычного диалога. И все же выходило странно.

Я сделала глубокий вдох.

— Я знаю, что происходит с тобой и с Эхо.

— Эхо? — На лице гекамистки отразилось искреннее удивление, она словно внезапно очнулась ото сна. — Вы знакомы?

— Да ладно. Хватит меня разыгрывать.

— Разве это смешно?

— Ничего смешного. Эхо шантажирует меня. Она хочет пять тысяч долларов или грозится рассказать всем о том, что я забыла Уина.

Глаза гекамистки округлились. Она испугалась: это хорошо.

Я продолжила нажимать:

— Я ведь уже заплатила вам пять тысяч долларов. Мне придется обратиться в полицию.

— В полицию? — Черты ее лица словно заострились, четче прорисовывая каждую морщинку, каждое пятно. — Что ты собираешься рассказать им про Эхо?

Я нахмурилась.

— Что она меня шантажирует конечно же. Что вы обе меня шантажируете. Что еще я могу им сказать?

— Ох, — выдохнула мать Эхо, и лицо ее расслабилось. — О… Эхо, моя Эхо… Секреты — могущественная сила.

— Я знаю.

— Потому что, если бы ты не держала заклинание в секрете, Эхо не смогла бы шантажировать тебя деньгами.

— Да, понимаю. — Я начинала чувствовать, что разговор выходит из-под контроля. — Но денег у меня нет, так что, либо вы обе оставите меня в покое, либо я позвоню копам.

— Да, конечно. — Она смотрела сквозь меня и улыбалась.

Похоже, говорить нам было больше не о чем. Я сжала запястье и покачнулась на гудящих ногах.

— Что ж, хорошо.

— Ари Мадригал, — позвала гекамистка, когда я уже собралась уходить. — Ты не отдашь Эхо никаких денег? — Ее голос звучал почти умоляюще. Но это уже не имело никакого значения.

— Именно, — на ходу бросила я.

Умом я понимала, что должна торжествовать, поскольку победила врага и выиграла битву. Но мать Эхо была на врага совершенно не похожа, а если она не была моим врагом, то, возможно, и Эхо тоже. Поэтому меня преследовало странное, непонятное ощущение того, что я была единственной, кто играл в эту игру.

— Кей! Ты не спишь?