Побочный эффект - Татьяна Туринская

Времени на учебу ему хватало сполна. Другие ребята рвались из дому на улицу погонять в футбол, поиграть в снежки, в конце концов, пошлить, а Вадику больше нравилось быть дома, с мамой. С друзьями у него с детства не заладилось. То ли бесконечные переезды не способствовали возникновению крепкой мальчишеской дружбы, то ли он попросту не ощущал в ней необходимости. Он мог часами сидеть над тетрадками, по нескольку раз переписывая домашнее задание, если вдруг допускал небрежность или описку. С видимым удовольствием вырабатывал каллиграфический почерк, подолгу выписывая одну и ту же букву разными способами, решая, каким из них буква получается красивее.

Позже, когда в школе появились предметы, требующие определенных графических навыков, такие, как геометрия, физика, химия, Вадик с удовольствием вычерчивал схемы, и многоэтажные формулы. У него был целый набор деревянных линеек и лекал, которые он подолгу перебирал в руках, решая, которой из них стоит воспользоваться в данном конкретном случае. Пластмассовые принадлежности им категорически отвергались: от них уже нанесенные линии и рисунки могли размазаться, а грязь в тетради считалась абсолютно неприемлемой. Образно говоря, он, как Кай в гостях у Снежной Королевы, часами мог выкладывать из льдиной слово «Вечность». И друзья ему совсем не были нужны. Ведь у Вадика была мама.

Паулина никогда не работала. Не из-за лени, хотя она и не смогла бы себе даже представить такую ситуацию, когда ей пришлось бы чем-то профессионально заниматься, кроме пения. Но пение, увы, было в далеком прошлом. А потому Паулина с видимым удовольствием сидела дома, спрятавшись с чистой совестью за уважительной причиной в виде отсутствия в гарнизоне приличной работы для женщин. Дома было хорошо, дома был любимый сыночек, Вадичка, Вадюша. Когда мальчик возвращался из школы, она словно просыпалась от зимней спячки. Она порхала вокруг драгоценного сыночка, кормила не чем попало, а непременно чем-то изысканным. Даже если это и было приготовлено из обычных продуктов, то блюдо в обязательном порядке должно было выглядеть нарядным, и подано, как в лучших аристократических домах. Стол накрывался, как в ресторане, с полной сервировкой: тут тебе и белоснежные крахмальные салфеточки в ажурном серебряном зажиме, и целый набор тяжелых мельхиоровых вилок, ножей и ложек с затейливой головкой, тарелки, соусник и супница непременно сервизные, фарфоровые – никакого фаянса, из фаянса пусть плебеи щи хлебают. Ее Вадик должен воспитываться в лучших традициях интеллигентных семей, и никак иначе.

Отобедав, Вадик полчаса отдыхал с любимой книгой в руках, пока мама прибирала со стола. После этого они вместе садились за уроки. Не было ни малейшей необходимости сидеть над Вадиком и силой заставлять его делать домашнее задание, или следить за тем, чтобы он выполнил его аккуратно и правильно. Это была их традиция: мама непременно должна быть рядом с сыном. И Паулина с пристрастием наблюдала, как мальчик пишет упражнение по русскому языку, как из-под его руки выходят ровнехонькие слова и предложения, или же столбики цифр, или схемы, рисунки. Наблюдала, непременно хвалила едва ли не каждую минуту, периодически целуя в макушку или щечку, нежно и одобрительно поглаживая сыночка по спине.

После письменных уроков они приступали к устным, слившись щеками в единое целое над учебником истории и вместе зачитывая вслух два-три раза заданные параграфы. После этого Вадик становился перед мамой в центре комнаты и рассказывал выученный урок. Не для того, чтобы доказать маме, что он все запомнил. В его памяти не сомневались ни он, ни Паулина. Но для верности ему требовалось отрепетировать свое выступление перед классом. Он отрабатывал не только содержание ответа, но и осанку, и выражение лица, и интонацию на том или ином этапе пересказа, выделяя самые важные моменты темы. Мама слушала внимательно, подсказывая время от времени, где именно, на каком факте лучше сделать упор, как выделить его интонацией или, может, гневным взглядом, если по теме следовало кого-либо осудить за неправильные действия в давнем прошлом, ставшем уже историей.

После того, как все уроки были выполнены, Паулина окончательно хвалила сына смачным поцелуем в губы, что означало переход к следующему этапу распорядка дня. Учебники и тетрадки уже отдыхали в портфеле или на полке, а Вадим с мамой начинали заниматься красотой. Оба раздевались до пояса, прятали волосы под эластичную повязку и приступали к колдовству. Именно так называла это действо Паулина.

Сначала они очищали кожу: Паулина – специальным молочком, Вадик – глицериновым мылом, тщательно взбитым в густую стойкую пену. После очищения на кожу лица и груди накладывались маски. Чаще всего в ход шла сметана или сливки. И то, и другое предварительно долго взбивалось миксером, увеличиваясь в объеме и насыщаясь кислородом. Потом Паулина щедро намазывалась этим продуктом до самого пояса. Так щедро, что сметана едва не капала с нее. И уже после этого приступали к массажу. Именно так Паулина именовала следующее действо. Стоя на полу, она усиленно терлась лицом о лицо Вадима и грудью соответственно о его торс. Именно от этого, как она утверждала, ее грудь, несмотря на роды и долгое кормление Вадика, до сих пор выглядела девичьей. Это занятие веселило обоих. Минут пятнадцать они терлись друг о друга всеми частями тела. Под конец такого вот массажа даже их спины были испачканы сметаной.

В завершении они принимали душ: сначала Паулина отмывала чумазого и жирного от самодельного крема Вадика, потом менялись местами, и уже Вадим ласково смывал с мамы остатки сметаны. Под детскими ладошками расцветали нежные мамины соски. Паулина на мгновение задыхалась от неги, разлившейся по всему телу, после чего смеялась низким, каким-то чужим смехом, и говорила всегда одну и ту же фразу, которую Вадим знал уже назубок, но все равно с нетерпением ожидал этого момента. Еще и еще раз, вчера, сегодня, завтра. Всегда, всегда, каждый день его жизни это будет повторяться: скользящая под руками жирная кожа маминой груди, мгновенно вспухшие соски, задержанное на миг дыхание, короткий мамин смех и глубокий взволнованный голос, выдававший смущение чувств сквозь нейтральную фразу:

– Привыкай, сыночка, о красоте заботиться. Красота – она быстро проходит…

И не замечала Паулина, что сыночку-то уже почти двенадцать лет, и что не только у нее самой дух захватывает от такого «массажа». Упорно не замечала, что не только у нее самой соски вспухают. Не замечала… Или не хотела замечать…

Потом они занимались маникюром. Паулина весело смеялась, наблюдая за неловкими манипуляциями сына со специальными щипчиками. Сначала делала ему маникюр сама, потом некоторое время материнское сердце обливалось кровью, наблюдая, как неловок сын с режущим инструментом. Но все более ловкими становились движения Вадика, все лучшего результата он достигал. И руки его были столь же ухоженными, как и лицо. Ногти аккуратно подстрижены, наполированы так, что и без лака отсвечивали благородством. Когда сынок освоил эту науку, Паулина начала учить его азам педикюра. А чтобы не делал себе больно, позволила учиться на своих ногах. Как водится, не обошлось без порезов и мелкого кровопролития, однако руки у Вадика были ловкие и ласковые, и скоро Паулина уже не морщилась от боли, а тихонько млела от наслаждения, когда ласковые детские руки массировали ее ступни, втирали крем в пятки, нежно мяли пальчики и подушечки, то поглаживая, то щекоча. Млел и Вадик, тщательно скрывая свое наслаждение за ложной сосредоточенностью и с огромным трудом подавляя в себе желание расцеловать, облизать, обсосать, словно леденец, каждый мамин пальчик. Лишь изредка, слегка поранив щипчиками нежную кожу под кутикулой, позволял себе зализать ранку языком.