Мама, я демона люблю! - Даха Тараторина

Я об этом пожалею…

— Помогите-е-е-е!

Пинаясь, царапаясь и вопя, я попыталась прорваться вперёд. И пожалела об этом сразу же: на выходе из переулка поджидало аж две пары сильных рук, одна из которых с готовностью сунула мне в рот наверняка не отличающуюся чистотой тряпку.

— Мы могли решить это по-хорошему, цветочек, — Антуан с наслаждением сжал ягодицу, откровенно выпирающую из петель опутывающих меня верёвок. — Грузите её.

А на другом конце улицы стоял Рок. У демонов не так много сверхспособностей, но его зрения вполне хватало, чтобы разглядеть и меня, брыкающуюся из последних сил, и пару крепких мужиков, которые с гыгыканием осуществляли забавную, с их точки зрения, затею, и Антуана, довольно потирающего женственные узкие ладошки.

Демон стоял на месте, прилагая все возможные усилия, чтобы сделать хоть шаг. Тот единственный шаг, которого, возможно, хватило бы, чтобы магия по живому каналу хлынула в тело ведьмы.

Но он не мог пошевелиться.

Сколько живёт любовь? Та самая, о которой думаешь, что будешь вспоминать, сидя в огромном уютном кресле у камина, когда состаришься. Та, которая напоминает о себе теплом под сердцем, а потом требовательным голодным плачем из детской. Та, которую пронесёшь сквозь года, о которой расскажешь завистливо вздыхающим внучкам.

Оказалось, совсем немного.

Стукаясь макушкой о крышку сундука, в который меня засунули, я прямо-таки нутром ощущала, как выбиваются остатки чувств из изрезанного непониманием сердца.

Тюк!

А не так уж часто он слушал меня.

Тюк!

Красивых слов хватало, а вот совершать поступки он не спешил.

Тюк!

Да он в зеркало любовался чаще, чем обращал внимание на меня!

Тюк!

Он всегда был поблизости, но никогда не был рядом.

Тюк!

Разве я делала что-то неправильно?

Тюк!

Что ж так больно-то?!

Экипаж раз за разом наезжал на камешки, проваливался в ямки. Я потела в душном ларце, лишённая возможности толком вздохнуть из-за вонючего кляпа. Неимоверно чесалась лопатка.

А эта скотина хохотала. В щель у крышки виднелась белоснежная манжета его рубашки. Тяжеловесы-наёмники вторили Антуану и радостно делились сальными шуточками. Сделают ли они то, что обсуждают сейчас между собой, или у бывшего возлюбленного хватит совести хотя бы просто меня убить?

За что я полюбила его? Почему отдавала всё, что имела, этому мужчине?

Он оставлял у моего порога цветы. Не пошлые алые букеты, а любимые подлунники, которые вообще непонятно каким образом добывал вне сезона. Они пахли ветром и надеждой. И я надеялась, верила, додумывала то, о чём мечтала с малых лет. Он как будто знал, что сказать, чтобы заставить улыбнуться, отвечал именно то, что так хотелось услышать. Словно хитрый демон подсказывал.

— О чём ты мечтаешь? — спрашивала я, опуская голову ему на плечо.

Он поглаживал моё колено, щурился на идущие в обнимку по небу луну и солнце и отвечал:

— Чтобы через год мы сидели на этом месте втроём.

— Через год? Не рановато ли? — смеялась я, а сердце замирало в предвкушении. Кажется, я хотела дочку с тех самых пор, как бегала по дому в детской рубашке. С тех пор, как, утирая текущую из носа влагу, бежала за папой, хватала его за штанину и умоляла не уходить. Я так хотела дать своему ребёнку то, чего лишилась сама.

Антуан поцеловал тогда в макушку и прошептал:

— С тобой — в самый раз.

Тюк!

Нет, я определённо набью в этом месте такую шишку, что не влезу в похоронный короб!

— М-м-м! — расшибла колено в кровь, пиная им крышку сундука. Оно того стоило: сидящий верхом Антуан не удержался и едва не сверзся на дорогу.

— Гадина! — сообщил он мне.

— М-м-м! — что означало «от такого же слышу!».

Наконец, лошади остановились. Тут бы к месту пришёлся вид на лес, выкопанную ямку или, того хуже, лопату, которой мне же и велят копать посмертное ложе. Не просто убить, но ещё и заставить работать перед смертью — что может быть хуже?

Но Антуан привёз добычу домой. К себе домой, разумеется.

Он редко приглашал меня в гости. В шикарном большом особняке не хватало слуг, он обветшал, а пыль скапливалась быстрее, чем её успевали вытирать. Поэтому единственный наследник знатного рода предпочитал сам наведываться к знакомым в городе, выторговывая развлечения на собственное общество. Мама смеялась над ним поначалу, говорила, что брезговать работой — не дело. Но красавец быстро очаровал и её, читая, словно открытую книгу. Подумаешь, не желает пачкать ухоженные чистые руки! Столь приятный знатный мужчина не обязан трудиться, проживёт как-нибудь. Особенно попадись ему работящая верная жена. Такая, как я, например.

Вот и сейчас дом пустовал. Ветер донёс сырой холодный дух, будто каменные стены давно стали склепом для чести и совести.

— М! — гордо сообщила я, имея в виду, что ни чуточки не боюсь.

— Потерпи, цветочек, — Антуан откинул крышку и по-хозяйски потискал меня. — Сейчас уединимся.

Он оценил идеально остриженные чистые ногти и, видимо, пришёл к выводу, что таскать брыкающихся (а я точно буду!) девиц — дело неблагодарное.

— М-м-м-м! — подтвердила я его опасения.

— Парни, выгружай, — решил, наконец, похититель.

— Что, решил всё-таки поделиться? — хохотнул тот из них, что вонял чуть сильнее.

— Мало вам? — скривился бывший. — Я с вами с лихвой расплатился.

— Так то всего лишь деньги. Ещё непонятно, откель ты их взял, — протянул второй и громко шлёпнул меня по бедру. Я в долгу не осталась: извернулась и не менее щедро пнула его в голень. — А-а-а! Подлюка!

— Я предупреждал, — бывший предусмотрительно вылез из экипажа и отошёл на расстояние, способное обезопасить его от злобной подлюки, то есть, от меня.

— Не очень-то и хотелось! — обиженно потёр ногу мужик и кивнул второму: — Раз-два, взяли!

Нет, я всё равно брыкалась. Один нёс меня за ноги, другой придерживал под мышки, отчего верёвки натягивались ещё сильнее и жутко врезались в плечи. Но я извивалась, ругалась сквозь кляп, обещая всей троице кары небесные, ведьминские и демонические. Силы закончились примерно на середине лестницы, ведущей на второй этаж. Насквозь пропотевшая, лохматая, покрытая ссадинами и ожогами от верёвок, я поникла и признала неизбежное: попалась.

— Дальше я сам, — Антуан соблаговолил взмахнуть своей идеально уложенной шевелюрой, отпуская подчинённых.

— Точно?