Мама, я демона люблю! - Даха Тараторина

— Я тебе нос откушу! — сообщила я тому, что подошёл слишком близко.

А он только усмехнулся, делая выпад и хватая многострадальный подол моей юбки:

— Жить захочешь — не откусишь.

Пришлось отвечать за свои слова. И откуда, спрашивается, взялись силы? Не далее чем полчаса назад я думала, что не смогу пошевелиться, хоть заживо режьте. А теперь носилась по имению, оборачивая накрытые тряпкой от пыли кресла, вереща и предпринимая попытки взбежать по стенам.

А эти мужланы хохотали, пугая игрушку и гоняя друг к дружке, как мячик.

— Спокойно, крошка, спокойно! Нам в подмётки не годится твой белобрысый!

— Уж мы тебя уважим, что встать не сможешь!

— Да как вы смеете! — поднять тяжеленную вазу с пола оказалось совсем непросто, зато в голову желтозубому она полетела ловчее некуда. Впрочем, всё равно разбилась о стену в том месте, где мерзавец стоял секунду назад. — Я прокляну вас и превращу в озабоченных щенков! — и мечтательно добавила: — А потом кастрирую!

Они, кажется, всё-таки немного испугались. Но то ли грозного вида не хватило, то ли убедительности в голосе, враньё мгновенно раскрыли.

— Что ж до сих пор не превратила? Забыла заклинание, а?

Заклинание я как раз помнила прекрасно. И уже трижды попыталась применить, призывая в помощь всю силу Подземья, Лунную жрицу и хоть самого Первого Тёмного. Никогда прежде я не жалела так сильно, что Рока нет рядом!

Сколько они гоняли меня прежде, чем повалить на пол? Секунду? Показалось, что не меньше часа. И я очень, действительно очень сильно хотела надеяться, что далась им не так просто.

— Если вы думаете, что это сойдёт вам с…М-м-м! — угрожать сквозь зажимающую рот вонючую лапищу оказалось очень непросто.

Кто-то больно сжал моё бедро. Пихнулась, лягнулась — но оказалась лишь сильнее прижатой.

— Да держи крепче! Боевая ж бабёнка — царапается! — выругался тупой.

Его приятель поспешил задрать мне юбку:

— Сам держи! Я первый хочу!

Нет! Нет! Нет! Так не бывает! Не со мной!

Девица в беде! Подумать только. Как же я мечтала никогда больше не оказываться в этом дурацком положении. Стать ведьмой, решительной и уверенной в себе, — прекрасное решение, чтобы никогда больше не зависеть от мужчины. И вот я ведьма. Почти что настоящая: подпиши пожизненный договор и колдуй, сколько вздумается! Но нет, я снова мечтаю, чтобы герой явился в лучах восходящих солнца и луны, окинул наёмников грозным взглядом и…

— Не смейте её трогать, вы!

Я скосила взгляд: высокий испуганный голос никак не мог принадлежать герою из моих фантазий.

По лестнице аккуратно, бочком, чтобы не потревожить муждуножие, спускался Антуан. Я безнадёжно уронила голову, глухо приложившись затылком: теперь точно не на что надеяться.

Однако бывший, старательно приосанившись, повторил:

— Вам за что заплачено? Разрешал кто её трогать?

Желтозубый демонстративно жмакнул меня за грудь:

— А кто мне запретит? Ты, что ли?

Антуан удивлённо замер: видимо, надеялся, что одного его появления хватит, чтобы угомонить заигравшихся насильников.

— А если и я? Вы должны честно выполнять условия…

— Да иди ты… лесом, — демонстративно плюнув на пол, наёмник отвернулся: не стоит заморыш его внимания. — Спокуха, рыжая. От этого хлюпика чего ждать? А вот мы тебя сейчас порадуем!

— П-п-прекратите! — говорил одно, а делал другое. Антуан ступенька за ступенькой увеличивал расстояние между нами.

Его растерянный, извиняющийся взгляд: а что я могу? И надежда, робкая, истощённая, ещё не оформившаяся, превратилась в вопль отчаяния.

Я вцепилась зубами в затыкающую меня руку, урвала секунду на крик:

— Да будь ты мужиком хоть единственный раз! Антуан, сделай же что-нибудь, скотина ты бессовестная! — и задохнулась от несильного, но уверенного удара под дых.

— Потише, золотце, потише, — желтозубый издевательски осторожно убрал налипшие на мой лоб рыжие пряди и наклонился, окутывая мерзким дыханием. Этот поганый, вонючий, слюнявый рот был таким близким, таким неотвратимым, таким реальным…

Я не собиралась плакать. Запретила себе. Это не слёзы, а что-то другое сбежало по щекам.

Нет. Пожалуйста, нет.

Зажмурилась: если не увижу, то как будто ничего и не случится. Если не увижу, возможно, смогу представить не жадную потную морду, а совсем другое лицо: с ироничной усмешкой, кривым носом и фиолетовыми, как листья дерева мёртвых, глазами.

Откуда-то издалека послышался грохот. Как будто с ноги, сильно и отчаянно, распахнули дверь.

— Так вот, как ты развлекаешься в моё отсутствие, кири.

А потом сила Подземья заполнила меня до кончиков ногтей.

Подземье научило меня трём вещам: не смотри в глаза Тёмному, не оборачивайся, если тебя зовут, и не привязывайся к женщинам.

Что сделал я? Отозвался, посмотрел и оказался в полнейшей задни… Гм. Разумеется, из-за женщины.

Она родилась тупенькой или это приобретённый навык?

Отчаянная, сумасшедшая, ненормальная девица!

А я даже не могу ей это сказать.

Дура! Рыжуля, какая же ты дура! Беззащитная, наивная, нежная, добрая дура!

Я взвыл. Хотел взвыть, но тьма Подземья, сковывающая искрящуюся лару Тристы с моим чёрным сердцем, сковала горло, мешала думать. Чем больше я сопротивлялся, тем бессвязнее становились мысли. Мне нужен план. Нужно что-то придумать. Нужно хоть шаг сделать! Разум снова и снова проваливался в вязкую черноту. Проклятый договор!

Я не питал тёплых чувств к Подземью с того самого мгновения, как умудрился в него попасть. Да и какие чувства можно питать к месту, которое выгрызает твоё нутро, саму сущность, превращая в тупую голодную куклу? В куклу, даже не способную добыть пищу для себя — лишь для хозяина, вечно жадного, вечно пустого. И хозяин жрёт принесённые ему лары, чавкая, перемалывая призрачными зубами жизни, надежды, мечты. И глотает. Как когда-то проглотил мою.

Да чтоб вас всех!

Как долго будет тянуться сегодняшний день?

Триста добра. Слишком добра: в бешенстве, обиженная, захмелевшая от собственной… нет, конечно, не от собственной. От силы Подземья. Даже тогда она заставила меня замереть не навечно, не на десятилетия. Лишь до конца дня. Всего пара часов — и солнце, едва упавшее за горизонт, выглянет снова с подружкой-луной. Но до первых светлых лучей ещё целых два бесконечных часа темноты и холода. Как за Завесой. И я не могу пошевелиться, закричать, зарыдать. Не могу помочь ей. Ничего не могу! Проклятье!