Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон
Шрифт:
Интервал:
Хотя я этого не делаю.
Я бегу к таймеру, хватаю его со стола и звоню, и звоню, и звоню без конца.
Нет, и этого я не делаю.
Я ничего не делаю.
Я ничего не могу поделать.
Из меня выпустили кишки.
(АВТОПОРТРЕТ: Выпотрошенная рыба.)
Брайен и Джуд будут целоваться.
Наверное, занимаются этим в эту самую секунду.
Мне каким-то образом удается встать с кресла, выйти из комнаты, спуститься по лестнице и выйти за дверь из дома. Спотыкаясь, я шагаю по крыльцу, и на каждом шагу мне кажется, что я сейчас рухну. По саду пятнами кружатся расплывающиеся люди. Я ковыляю сквозь них, через режущее по живому пространство к дороге. И замечаю, что в этом оцепенении я все равно высматриваю тех безумно влюбленных пацанов из алькова, но их нигде не видно. Наверняка я их выдумал.
Наверняка их просто не существует.
Я смотрю на лес, и все деревья падают.
(ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ: Все стеклянные мальчики разбиваются.)
Тут за спиной я слышу что-то едва внятное с английским акцентом:
– Да никак это тот художник-нелегал.
Развернувшись, я вижу голого англичанина, правда, в кожаной куртке, джинсах и сапогах. И на его чокнутом лице все та же чокнутая улыбка. И те же глаза из разных наборов. Вспоминаю, что Джуд отдала и солнце, и звезды, и океаны за его портрет, который я нарисовал. Я украду его у нее. Я заберу у нее все.
Если бы она тонула, я бы держал ее под водой, пока не сдохнет.
– Чувак, я тебя знаю, – говорит он, шатаясь и показывая в мою сторону бутылкой с каким-то бухлом.
– Не знаешь, – отвечаю я. – Никто меня не знает.
Его взгляд на миг проясняется.
– Тут ты прав.
Секунду мы молча смотрим друг на друга. Я вспоминаю его голым, но мне наплевать, потому что я умер. Я перееду под землю к кротам и буду дышать пылью.
– А зовут тебя как? – спрашивает он.
Как зовут? Странный вопрос. Пузырем, наверное. Меня зовут сраным Пузырем.
– Пикассо, – говорю я.
Он выгибает брови:
– Приколоть меня хочешь?
А это в каком смысле?
Он продолжает что-то бормотать, бросая слова в воздух вокруг нас:
– Да уж, почти без претензий, таким требованиям будет легко соответствовать, все равно что назвать ребенка Шекспиром.
О чем эти твои родители думали? – Он делает глоток.
Я обращаю молитвы к лесу упавших деревьев в надежде, что Брайен посмотрит из окна и увидит меня с голым англичанином. Да и Джуд тоже.
– Ты как из фильма, – думаю и говорю я одновременно.
Он смеется, и его лицо меняется, как узор в калейдоскопе.
– Но из дерьмового. Я уже несколько недель в парке ночую. За вычетом тех ночей, когда сажают за решетку, разумеется.
Тюрьмы? Он преступник? Похож.
– За что?
– Пьянство, необузданность. И нарушение спокойствия. Но вообще где это слыхано – арестовывать за необузданность? – Я с трудом разбираю его пьяную речь. – Ты вот обуздан, Пикассо? Хоть кто-нибудь обуздан? – Я качаю головой, он кивает. – Вот я и говорю. Спокойствия никакого нет, нарушать нечего. Я говорил этому копу: нет мира. Нарушать нечего. Чувак. – Он засовывает в рот две сигареты, прикуривает одну, вторую и затягивается обеими. Я такое впервые вижу. Из носа и рта одновременно валят клубы серого дыма. Потом он отдает одну сигарету мне, я беру, что еще мне остается? – А меня поперли из той понтовой художки, в которой ты не учишься. – Англичанин хватает меня за плечо, чтобы не упасть. – Ну и ладно, так или иначе послали бы, когда поняли бы, что мне на самом деле нет восемнадцати. – Я чувствую, насколько он плохо держится на ногах, и стараюсь встать понадежнее. Потом вспоминаю, что у меня в руке сигарета, подношу ее к губам, затягиваюсь и немедленно начинаю кашлять. Он не замечает. Вероятно, он пьян настолько, что готов разговаривать со столбом и принял за столб меня. Мне хочется отобрать у него бутылку и вылить.
– Мне надо идти, – говорю я, поскольку мне начало мерещиться, как Брайен с Джуд трогают друг друга в темноте. Везде. И я не могу это прекратить.
– Ага, – говорит он, не глядя на меня. – Ага.
– Может, и тебе стоит пойти домой, – говорю я и вспоминаю про парк и про тюрьму.
Англичанин кивает, и из всех частей его лица выпирает отчаяние.
Я иду, первым делом бросив сигарету. Через несколько шагов слышу: «Пикассо!» – и оборачиваюсь.
Он показывает на меня бутылкой.
– Я пару раз был моделью у одного на всю голову тронутого скульптора, его зовут Гильермо Гарсия. У него тучи учеников. Я уверен, что, если ты как-нибудь придешь, он не обратит внимания. Сможешь даже оказаться с моделью в одной комнате, как тот, другой Пикассо.
– Где? – спрашиваю я, он отвечает, и я несколько раз повторяю адрес в уме, чтобы не забыть. Хотя я не пойду, поскольку меня самого посадят за убийство сестры.
Она все это спланировала. Я уверен. Я знаю, что это замысел Джуд. Она уже давно на меня из-за мамы злится. И из-за ос. И наверняка нашла записку, которую писала маме, на дне мусорного ведра. И это месть. Скорее всего, она с самого начала зажала бумажку с именем Брайена в руке.
И весь осиный рой нападет на меня по ее указке, даже этого не осознав.
Я шагаю под гору к дому под ковровой бомбардировкой образами Брайена с Джуд, его всего опутали ее волосы, ее свет, ее нормальность. Вот чего он хочет. Вот почему воздвигал между нами забор. И пустил по нему электричество – чтобы защититься от меня, странного идиота не от мира сего. Я вспоминаю, с какой страстью целовал Хезер. Боже мой. Брайен так же целует Джуд? И она его? Из меня извергается звук, похожий на ужасного молотящего руками монстра, а потом наружу начинает рваться и вся эта омерзительная ночь. Я подбегаю к обочине и исторгаю из себя каждую каплю пива и противной сигареты, все отвратительные лживые поцелуи, пока от меня не остается лишь мешок, громыхающий костями.
Вернувшись домой, я вижу свет в гостиной, поэтому влезаю к себе в окно, которое всегда чуть приоткрыто, на случай если Брайен когда-нибудь захочет ко мне вломиться и накинуться на меня, о чем я все лето фантазировал перед сном. Я себе отвратителен. Эти мои желания.
(ПЕЙЗАЖ: Рухнувший мир.)
Я включаю у себя свет и кидаюсь за папиным фотоаппаратом, я всегда держу его под кроватью, но сейчас его там нет. Я разрываю комнату на куски взглядом и выдыхаю, только когда замечаю его на столе, он как готовая взорваться граната. Кто его переложил? Кто, блин? Или я сам его тут оставил? Возможно. Не знаю. Я бросаюсь к нему, открываю фотки. Первым идет снимок с прошлого года, в котором умерла бабушка. Большая круглая смеющаяся женщина из песка, она поднимает к небу руки, словно вот-вот взлетит. Она просто офигенная. Я кладу палец на удаляющую кнопку и жму на нее изо всех сил, давлю насмерть. Потом я открываю и остальные, и каждая следующая еще восхитительнее, необычнее и круче предыдущей, я стираю их все, одну за одной, чтобы в этом мире не осталось и следа таланта моей сестры, а только лишь мой.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!