Будильник в шляпной картонке. Колокол смерти - Энтони Гилберт

Райт был в комнате, судя по всему, это была библиотека. Сидя за письменным столом, он самозабвенно писал; голова в наклон, внимание полностью сосредоточено на письме. Что-то механическое было в том, как он сидел, отключившись от внешнего мира, и занимался делом. Ни на минуту он не задумывался, ища нужное слово; перо его строчило без передыху. Неутомимое это действо завораживало меня. Писал он в большом блокноте. Закончив страницу, отрывал ее и откладывал в сторону. Похоже, недостатка в мыслях у него не было. Сначала я подумал, что это он записывает в свой дневник, но потом мне явилась мысль куда более зловещая, и сердце мое заколотилось. Что, если он трудится над своим заявлением в полицию? Он дал мне двадцать четыре часа. Они истекают. Я застыл там, как изваяние.

Внезапно в мое сознание ворвалась жизнь. Ниоткуда задул ветер, зашелестел листьями стоящий рядом каштан, облачко закрыло собой лунный лик. Сделалось темно. Заухала сова в ночи так близко от меня, так потусторонне, что поневоле я отшатнулся. Ветка хрустнула под моей ногой. Я почувствовал, как по лбу побежала струйка пота.

Однако тот, кто писал в комнате, не обратил на это внимания. Перо все выводило буквы без устали. Мне казалось, я слышу, как оно скрипит по бумаге.

Наконец, Райт отложил ручку в сторону. Собрал разбросанные листы, сложил их по порядку и начал читать.

Я спросил себя, какого черта я тут делаю. Меня охватила ненависть к этому человеку за стеклом, к его осмотрительности, неторопливости, к его сознанию собственной важности, к его острому носу, к прядям волос, разложенным поперек блестящего черепа. Я вспомнил голос его, когда он говорил о Виоле Росс. Лишенный милосердия, самодовольный ханжа, жаждущий бросить в грешницу если не первый, то самый тяжелый камень. Дай мне волю, я мог бы сейчас его задушить.

Но вот он закончил чтение, соединил страницы скрепкой, поднялся, вынул из ящика конверт и сложил листки вчетверо. Затем он скрылся из виду. Тишина стояла такая, что я расслышал шорох спички по коробку.

«Покурить собрался, – подумал я. – Нет бы спать лечь».

Мимолетная мысль, что он может, в конце концов, уничтожить этот зловещий документ, сразу погасла. Нет, Райты нашего мира не относятся к плодам трудов своих с таким легкомыслием.

Я не видел, где он находится. Я просто стоял, замерев, отчаявшийся и полный сомнений.

Прошло три или четыре минуты. То, что произошло вослед, явилось для меня совершенной неожиданностью. Молчание ночи, дома, всего спящего городка разорвал звук выстрела.

Я был так ошеломлен, что не шелохнулся и даже не вскрикнул. Вернее всего, я просто не поверил своим ушам. Наконец поднял руку, словно для того, чтобы проверить, на месте ли моя голова, и этот жест вернул меня к действительности. Только подумать, вот он я, прокравшись тайком, стою в саду человека, с которым и разговаривал-то всего один-единственный раз, причем не в самых счастливых обстоятельствах, в то время как по ту сторону стекла… Что, что там произошло? Соображение, что его, возможно, убили, даже не пришло мне в голову. Не представляю, как кто-то мог войти в комнату, а я этого не заметил. С абсолютной уверенностью я считал, что по какой-то неведомой мне причине Райт покончил с собой. Письмо, которое он написал, возможно, откроет эту причину.

Самым разумным сейчас было бы унести ноги, покуда еще можно, но я не мог этого сделать. Я раздумывал, что страшнее. Я мог, конечно, незамеченным вернуться домой, но был не в силах уйти, не узнав, что там, в письме, которое Райт написал перед смертью.

«Но как странно, – подумал я примерно в этот момент, – что выстрел никого не пробудил. Звук был столь резок и оглушителен, что не мог не проникнуть в сознание, не мог не разрушить сна, пусть и самого крепкого».

Я наклонился к окну, пытаясь заглянуть в глубь библиотеки. Конечно же, сейчас дверь распахнется, кто-то ворвется в комнату. От одной этой мысли я согнулся, спрятался за магнолиевые кусты. Но сколько я ни таился там, попеременно сгорая от жара и леденея от холода, ничего не происходило. Я выпрямился, сделал шаг назад. Соседские дома справа и слева не подавали признаков жизни. Разумеется, это удивить не могло. Я вспомнил то, что с перепугу совсем позабыл: оба дома необитаемы, там никто не живет, а кроме того, звук выстрела мог погаснуть, не долетев до них.

Итак, прежде чем я отправлюсь домой, следует разузнать, что произошло в библиотеке Райта, чего бы мне это ни стоило. Если даже в доме кто-то и есть, он не проснулся. И если человек способен не проснуться от выстрела, то он скорее всего окажется глух и к гораздо более тихому моему вторжению в дом.

Набравшись решимости, я протиснулся сквозь густой строй магнолий. Ветки трещали, одна из них исцарапала мне лицо. Я не отступил. Вот я уже у подоконника, вот трогаю переплет. Фрамуга окна поднята, надавив на нее, я сделал нижнюю щель пошире, и после двух или трех неудачных попыток с горем пополам мне удалось протиснуться в комнату.

Из живых существ в комнате был только я, но на ковре у камина, невидимого оттуда, где я стоял за окном, лежало, раскинувшись, нечто темное и бесчувственное, с раздробленной головой, вокруг которой расползалась черная лужа. Я распахнул дверь, шагнул было в холл и замер, с холодным ужасом осознав, что любой ценой должен скрыть факт своего здесь присутствия. Прикрыв дверь, я подошел к телу. Оскар Райт и при жизни был не слишком хорош собой, мертвый, он вызывал отвращение. Пуля, пронзив ему череп, вошла в стену подле камина, голова разлетелась на части, обрызгав все кровью.

Первейшим моим желанием было не видеть эту страшную голову. В углу комнаты высилась стопка старых газет, я нагнулся за одной из них, но, к счастью, одумался: нельзя, ни в коем случае нельзя предпринимать ничего, указывающего, что в комнате после трагедии кто-то был.

Находись я во вменяемом состоянии, я окостенел бы от страха. Однако был в происходящем некий элемент нереальности, который спас меня от безумия. Если бы кто-то пришел, я отговорился бы тем, что услышал звук выстрела, не смог привлечь внимания и в отчаянии проник в дом.

Как бы то ни было, чем скорее я отсюда выберусь, тем лучше. На каминной доске, прислоненное к массивным часам, стояло прощальное письмо. Адресовано оно было полковнику Хамиду, военному врачу в отставке и отличному гольфисту, который занимал пост местного коронера. Запечатан конверт был личной печаткой Райта. На столике неподалеку располагались шкатулка с шариками воска, ложка, свеча и коробок восковых спичек. Значит, звук зажженной спички объяснялся тем, что Райт намеревался растопить воск.

Это поразительно, какое присутствие духа обнаруживает человек всего в одном шаге от самоубийства. Кончиками пальцев, осторожно я взялся за письмо. Открыть его, а потом запечатать снова нечего и думать: незамеченным это никак не пройдет. Либо я оставлю его как есть, либо рискну открыть. Тот факт, что адресовано оно не в полицию, а других писем нет, вкупе с согласием Райта не оповещать власти правопорядка в течение суток, убеждал меня в том, что длинный документ, который он писал у меня на глазах, содержит некие жизненной важности сведения, касающиеся Виолы Росс.