Женщина перемен - Алла Холод

Евгения Леонидовна предвидела, что объяснение с Робертом будет сложным в любом случае: сын, который еще недавно советовался с матерью по любому поводу, сообщил о своем отъезде скупой эсэмэской, в которой было лишь несколько слов: «Мамуля, срочно уехал в отпуск. Подробности по возращении. Целую, сын». Евгения Леонидовна понимала, что его отпуск не мог быть срочным или непредвиденным, потому что шенгенская виза у Роберта уже закончилась и ему нужно было получать новую. Значит, он планировал свое путешествие заранее. Планировал и скрывал от матери. В такой ситуации рассчитывать на его понимание, на то, что он вдруг одумается, было бы очень наивно. Евгения Леонидовна обратилась в частное сыскное агентство, и для нее быстро выяснили, что девушка Лана, на которую также была оформлена путевка и виза, — это уроженка Рязанской области 24-летняя Светлана Хабарова, имеет законченное среднее образование, не судима, не привлекалась. Больше о ней не было известно ничего. И даже имя ее поддельным было считать нельзя: Лана — вторая часть полного имени Светлана. Евгения Леонидовна сначала предавалась панике, но к концу сыновнего вояжа пришла в себя, все хорошенько обдумала и стала готовиться к объяснению.

Объяснение было трудным, Роберт доказывал, что имеет право распоряжаться своей частью наследства по собственному усмотрению, что мать не должна вмешиваться в его личную жизнь, что он, как всякий мужчина, хочет любви, и ему приятно, когда рядом такая эффектная женщина, о какой он раньше и мечтать не смел. На материнские резоны отвечал лишь, что во все века истинно шикарные женщины стоили дорого и выбирали мужчин с положением и деньгами. Об этом говорит вся мировая классика, так была устроена жизнь во все времена. А он, Роберт, не хочет сидеть, как злобный гном, на сокровищах и влачить при этом жалкое существование. И Павел Иннокентьевич как мужчина понял бы его. Последний аргумент добил мать окончательно — Павел Семилетов, между прочим, тоже женился на красавице. И мамочка выбрала именно его, успешного и богатого, а не какого-нибудь заштатного инженеришку, потому что знала цену своей красоте. Евгения Леонидовна от такого сравнения побагровела, но нашла в себе силы не сорваться на крик, а напротив — ледяным тоном заметила, что она при ее красоте и знании ей цены не была проституткой. Роберт попросил доказательств и не получил их. Мать никак не могла доказать, что его избранница — девка легкого поведения. Евгении Леонидовне ничего не оставалось, как поставить сына перед выбором: или я, или она. Роберт поступил так, как она и боялась больше всего: развернулся и ушел.

Полгода она ничего не слышала о сыне, не пыталась с ним связаться. Переживала свое горе тяжело, но молча и с достоинством. Эксперты, с которыми она сотрудничала, сообщили, что Роберт приостановил общение по поводу оценки коллекции. Евгении Леонидовне оставалось лишь догадываться, что происходит с ее мальчиком, как развивается его личная жизнь, в каком состоянии часть коллекции ее мужа. А летом старый знакомый сказал Евгении, что видел Роберта в совершенно непотребном виде: в стельку пьяным, еле держащимся на ногах. Он пошел за ним и понял, что приемный сын Семилетова снимает жилье в соседнем доме. Потом он снова увидел Роберта — на сей раз спящим на скамейке возле своего подъезда. И опять в стельку пьяным. Евгения Леонидовна решила действовать. Когда сын гибнет, гордость — не лучший подсказчик. Она позвонила Роберту и застала его подвыпившим, заставила назвать его новый адрес и сказала, что завтра же утром, когда сын отдохнет, она непременно придет для разговора по душам. Она не хотела больше ультиматумов, боялась, что Роберт слишком слаб для этого.

Утром следующего дня Евгения Леонидовна пришла по адресу, где квартировал ее сын. Район был новый, надо было еще разобраться, какому дому принадлежит буква «а», а какому «б», к тому же во дворе творилось что-то невообразимое: у одного из подъездов стояла карета «Скорой помощи», две полицейские машины и целая толпа гулко переговаривающихся жильцов. Что-то здесь случилось. Евгения Леонидовна была слишком поглощена своими проблемами, чтобы любопытствовать, поэтому постаралась проскользнуть в подъезд сквозь толпу. На пороге ее остановил сотрудник полиции, вежливо поинтересовался, в какую квартиру она идет. Она назвала номер и по внезапно метнувшимся глазам молоденького полицейского, по аккуратному жесту, которым он придержал ее, вдруг все поняла. Она дернулась в сторону, растолкала зевак и несколько секунд, прежде чем упасть в обморок, стояла как вкопанная.

Расследование обстоятельств смерти Роберта проводили спустя рукава. На кухонном столе он оставил записку со словами: «Мама, прости меня за все». Лист бумаги, на котором было начертано предсмертное послание, был аккуратно оборван, и это наводило на мысль, что на самом деле письмо матери было длиннее, в нем содержалось что-то еще. Или Роберт только сел его писать, и его прервали. Это не было похоже на законченную записку, Евгения Леонидовна была в этом уверена. Оставшуюся часть листа бумаги нигде не нашли — ни в мусоре, ни в бумагах. Так куда, спрашивается, она делась? К тому же Роберт панически боялся высоты, Евгения Леонидовна была убеждена в том, что если бы ее сын задумал свести счеты с жизнью, он избрал бы для этого любой другой способ. Ее доводы не были услышаны. Посторонних, входивших в его квартиру или выходивших из нее, никто не видел (но разве это гарантировало, что их не было?!). Записка в наличии имелась. По свидетельствам знакомых, Роберт переживал тяжелую личную драму — девушка, которая его взволновала, бросила его. И ушла она как-то плохо. Коллеги по работе рассказали, что в последнее время непьющий Роберт сильно злоупотреблял спиртным, якобы он очень хотел помириться с матерью, но боялся даже показываться ей на глаза. Следствие сочло, что все это, вместе взятое, — достаточная причина для того, чтобы слабый духом человек отказался от сопротивления обстоятельствам. Но Евгения Леонидовна не верила в самоубийство сына. От одного из коллег Роберта она узнала, что последнее время, может быть, месяца два или три, он посещал некие психологические тренинги. И коллега даже вспомнил название центра — «Белая лилия». Больше ничего Евгении Леонидовне узнать не удалось.

Я слушала рассказ Ильи с интересом, не перебивая и не переспрашивая. Это была еще одна история человека, связанного с «Белой лилией» и закончившего свои дни трагически. Не слишком ли много смертей вокруг одной организации?

— Ты думаешь, что смерть Роберта может быть как-то связана с «Белой лилией»?

— Пока не знаю, но я должен это выяснить. Меня просила Евгения Леонидовна, Роберт — мой брат.

— А ты что, специалист в области таких расследований? — не удержалась я. — Кто ты по профессии?

— Когда-нибудь я более полно удовлетворю твое любопытство, — уклончиво ответил он, — а пока скажу лишь, что крупным специалистом я, конечно, не являюсь. Но имею некоторый доступ к некоторой информации, назовем это пока так. И я просто не мог ей отказать. Роберт — мой брат.

Он разлил коньяк по бокалам, и только тут я заметила, с какой скоростью убывает содержимое бутылки.

— А ведь это не первая история с таинственной смертью ученика «Белой лилии». Одна девочка недавно докопалась еще до одной. Рассказать?