Куплю чужое лицо - Сергей Дышев

– Если болезни можно было бы планировать, то можно было бы и не болеть, – ответил он без улыбки.

Он взял деньги, снял колпак, вытер салфеткой лысину и снова водрузил его на место.

– Ждите в коридоре. Кузьмич, лечащий врач, вам все скажет.

Красницкий уехал: он ждал гостей.

Юный Кузьмич, свежий, как куст белой сирени, появился через полчаса. Он пытливо изучил меня и спросил, кем мне является больная – сестрой, женой… Больше всего Пат похожа на мою сестру.

Не дождавшись ответа, Кузьмич сообщил, что состояние больной очень тяжелое, кризисное. Пневмония запущенная, и надежда только на молодой организм девушки…

От пустой обыденности этих больничных слов стало тоскливо и жутко. Заглянув в палату, я кивнул на прощание, но она меня не увидела. Я поплелся домой – мне посоветовали прийти наутро.

У Красницкого были гости. Я узнал некоторых членов тайного общества «Разбуженные сердца». Увидев меня на пороге, хозяин запнулся на середине цитаты из Ницше и махнул рукой, приглашая войти. На столе лежали желтые машинописные страницы. Здесь были девушки-студентки из подземного перехода, две их скрипочки отдыхали на диване. Был еще один знакомый – молчаливый человек, который в метро раздавал людям маленькие карточки с текстами. Обособленно сидел некто в черном мундире с длинными несвежими волосами. Когда он встал для знакомства, я увидел, что он к тому же в портупее.

– Штабс-капитан Сельдереев! – отчеканил черный.

– Раевский, – назвался я равнодушно и не стал поправляться.

– Хорошая фамилия! – похвалил Сельдереев.

Красницкий вышел из-за стола.

– Ну как?

– Плохо, – ответил я и пошел в свою комнату.

Мне не хотелось включать свет, я боялся проходить мимо зеркала – чтобы не видеть самого себя. Я стоял у окна, на улице был густой туман, и фонари превратились в серые пятна. Мысли путались, я пытался уловить главное, сосредоточиться. Я сделал все, чтобы вырвать Пат из пустоты, пропасти, в которой время останавливается, а потом необратимо идет вспять. И тогда уже не успеешь, не вернешь. Упущенный миг – это время, обращенное назад… Я вспомнил первую нашу встречу в комнате с бордовыми занавесями. Маленькая невольница, на которую я обратил похотливый взор. Это было тысячу лет назад, на другой планете. И теперь стою у замерзшего окна, а тропический цветок, вырванный из привычной земли, обожженный смертельным морозом, задыхается и умирает. Я на расстоянии чувствовал, как исходят из нее силы, как в горячечном бреду называет мое имя. Мы столько пережили, рисковали, были на грани жизни и смерти и не знали, что смертельная опасность подстережет нас там, где ее не ждали. Бытовая, прозаичная простуда… Переохлаждение… Что я натворил…

Скрипнула дверь. На фоне освещенного коридора появился силуэт Красницкого.

– Володя, будешь?

Он принес початую бутылку водки. Хотел приободрить? Мы выпили по полстакана, и он ушел.

Под утро туман рассеялся. Это было добрым предзнаменованием. Я оделся и вышел, чтобы сесть в первый же поезд метро. С собой захватил смену белья и туалетные принадлежности. В черном небе покачивался еле заметный серпик, холодные искры звезд пощипывали лицо, а снег под ногами отзывался морозным треском. Я увидел, как прочертила небо падающая звезда, и, конечно же, загадал желание. После бессонной ночи мир казался выпукло-резким, моя боль притупилась, а от свежего воздуха вдруг закружилась голова. Почему-то я почувствовал облегчение, я отчетливо почувствовал, что все обойдется, все будет хорошо. Из подъездов выходили вялые после сна люди, торопились, чтобы привычно погрузиться в транспорт, привычно начать серый день.

Я помог подняться поскользнувшейся старушке, собрал выпавшие апельсины. Потом донес до метро ее пухлые сумки. Всю дорогу она умиленно благодарила меня, желала, чтоб бог дал мне счастья и здоровья. На весь срок. «Бог, он может», – подумал я походя и остро почувствовал, что мне непременно надо помолиться, хотя и не умел этого. Войти в храм, поставить свечу в дымном мареве среди потемневшего золота икон, скупых ликов таинственных святых. Путь к больнице лежал мимо маленькой церквушки. Я заприметил ее еще в первый раз. Среди шума дорог, скучных построек она несла в себе отрешенную тишину. Под ее куполами хотелось остановиться, встать у древней стены, которая как бы отталкивала суету и хамство улицы. Но храм был закрыт. Священники – люди, и путь к Господу открывают, когда почистят зубы, прочтут подобающую утреннюю молитву, позавтракают, выпьют кофе.

…Последние кварталы я почти бежал: хотел обогнать судьбу, темное и злое, что нависло над нами. Но торопился зря: в больницу еще не пускали. Только в восемь часов открыли двери, и я помчался в палату со счастливым номером 7. Вспомнил про апельсины, которые помогал собирать, подумал мимолетно: «Ничего не принес для Пат».

Меня никто не остановил, я тихо постучал в дверь палаты, заглянул. Соседки по палате еще спали, а кровать Пат пустовала: одеяло откинуто, на подушке характерная вмятина от ее головки. «Пошла умываться», – догадался я, почувствовав облегчение. Значит, ей уже лучше.

– Вы к кому? – услышал я за спиной.

Маленькая стерильная медсестра смотрела на меня сурово, как на огромную кучу болезнетворных бактерий.

– Я вот к девушке из этой палаты! – сказал я как можно тверже, давая понять, что и шагу не ступлю назад.

– А вы… кем ей будете? – неожиданно изменившимся голосом спросила она.

– Она моя жена. Точнее, невеста.

– Пройдите, пожалуйста, к Юрию Кузьмичу в двадцать седьмой кабинет.

– А где Пат?

– Пройдите, он вас ждет! – тверже произнесла медсестра.

Я чертыхнулся и пошел к врачу. Встретил его в коридоре. Он куда-то торопился и меня узнал буквально в двух шагах, резко остановился, буркнул что-то похожее на «здрасьте». Я не ответил, я молчал, ничего не спрашивая. Невидимые химеры тяжкого предчувствия в мгновения пролетели, задев меня своими острыми крыльями. Долгая, как уносящаяся в бездну спираль, пауза, молчание, более страшное, чем крик. «Нет!» – сказал я сам себе. Он сейчас скажет про кризис, про долгий постельный режим… Но почему такой нехороший, пустой взгляд, зачем это притворное покашливание, перед тем как убить?..

– Мне очень горько сообщать… Ваша девушка умерла. Мы сделали все, что могли…

Он таки убил. Еще утром она жила, она жила три минуты назад, я шел к ней. Почему его слова так похожи на правду? Почему это черное мгновение никогда не превратишь в вечное и бесконечное ожидание, в крохотную, как звездочка в ночи, надежду?

Мой голос глухой, звучит фальшиво, искаженно и как будто со стороны.

– Неправда. Она вчера была жива и здорова. Что вы сделали с ней?! Где она?

Я шел смутными коридорами за сутулой фигурой, на которой нелепо болтался белый халат. Голова в шапочке поворачивалась ко мне и что-то говорила про отек легких, про упущенное время, ослабленный организм. «Зачем он это говорит? – не мог понять я. – Ведь она все равно умерла. Значит, он оправдывается. Они забрали ее у меня…»