Живым приказано сражаться - Богдан Сушинский

– Нужно приютить эту девушку, отец. Хотя бы на сутки-двое. – Громов вопросительно посмотрел на Марию. – А там будет видно.

– Кто такой? – сухо спросил хозяин, поднося керосинку чуть ли не к самому лицу лейтенанта.

– Она медсестра, отец. Работала в больнице, здесь недалеко.

– Да знаю, что медсестра. Узнал. Мария, кажись.

– Мария, – подтвердила Кристич.

– О тебе спрашиваю. Командир никак? В окружении?

– Пока в окружении. Так сложились обстоятельства.

– Сын у меня, Петро… Лозовский… За Днестром где-то был. Месяц как призвали…

– Лозовский? Петро? Нет, не встречал.

– А ведь большая часть войска через наше село отходила. Был бы жив, так… – он осекся, опустил лампу и только сейчас перевел взгляд на Марию. – Тебя что, уже ищут?

– Нет, – ответил за нее Громов. – Можете сказать, что ее мобилизовали, но на пункт сбора она не явилась. И скрывалась здесь.

– Ага, – задумчиво кивнул старик. – А медсестра им в больнице все равно понадобится. Они тут, по всему видать, решили захозяйничать надолго. Уже записывали: кто каменщик, кто плотник, кто в технике смыслит… Власть здесь вроде как румынская будет. Эти хоть меньше стреляют, все больше плетке верят. Только пухкалку эту, – кивнул на автомат Марии, – придется тебе унести. Мне на петлю и без нее наберется.

– Унесу, отец.

– Звания ты какого будешь? Я в этих железках не очень.

– Лейтенант.

– Во как! – старик воскликнул это так, будто узнал, что перед ним генерал. – Уходить тебе пока нельзя. Ослаб ты. Лес таких не любит. Сейчас я тебе бритву сынову выдам. Брейся, а я сбегаю к соседке, пусть сварит что-нибудь. Вдовый я. Уже год, считай. Вон там, за оврагом, погребок. Неприметный он. Ляг отоспись, иначе свалишься где-нибудь на дороге. Хоть хлопец ты и крепкий, тут ничего не скажешь, а все равно истощила тебя война.

– Только смотри, старик, – остановил его Громов уже у двери. – Если что – гореть буду вместе с твоей хатой.

Старик молча отстранил его костлявой рукой и вышел.

«Нет, этот не должен выдать, – подумал Андрей, глядя ему вслед. – И рискует не меньше нас. Это тоже нужно учесть».

Рассвет выдался сырым и холодным, такой лучше было переждать в доте. Крамарчук взял пулемет, колодки с лентой и побрел к едва различимой в тумане бетонной крепости. Пулемет он оставил у входа, в окопе, а сам решил хорошенько осмотреть отсеки. Там, где Громову удалось найти две банки консервов, могла обнаружиться и третья.

Однако ничего съестного в доте не оказалось. Единственной его находкой стала лимонка. Он обнаружил ее в спальном отсеке, под разорванной окровавленной гимнастеркой, к которой до него, очевидно, никто не решался притрагиваться.

Оставался последний отсек. Зайдя в него, Крамарчук обо что-то споткнулся, разгреб носком бетонную крошку и увидел флягу. На дне ее плеснулась жидкость. Вода? Водка? Отвинчивая крышку, он подошел к амбразуре. Вырвавшийся из фляги запах заставил его почти блаженно улыбнуться. Но в ту самую минуту, когда поднес флягу ко рту, он вдруг заметил, как резко качнулся куст на краю того ельника, где они втроем ночевали. Качнуться так от ветра он не мог.

Крамарчук мигом выскочил из дота, пробрался по окопчику к пулемету и осторожно выглянул. Неподалеку, за сосной, стоял немец. А вон еще один… Это было похоже на сон. Он отчетливо видел фигуры врагов, они были совсем близко, перебегали от дерева к дереву, замирали за стволами – и ни звука.

Все еще оглядывая местность, сержант машинально поднес флягу ко рту, сделал несколько глотков, но, похоже, что горло его затерпло сейчас так же, как и губы. Никакого вкуса этой жидкости он не почувствовал. Пристроив флягу на бруствере, он ухватил одной рукой пулемет, другой – колодку с лентой и оттащил их поближе ко входу. Потом вернулся за карабином и флягой.

Заметили? Окружают? Знали, что он здесь? Неужели схватили Марию и Громова, и они выдали его? Не они, поправил себя Крамарчук, лейтенант не выдаст. Мария – та может не выдержать. А вдруг просто прочесывают? Но нет же, остановились. И ни слова. А прочесывая, палили бы по кустам.

– Эй, в доте, вы окружены! – Крамарчук вздрогнул от неожиданности и присел за бетонный козырек, отделявший дот со взорванной дверью от окопа. – Вам дается пять минут на то, чтобы выйти и сдаться! Медсестру мы отпустим. Вас, лейтенант, и сержанта будем считать пленными, хотя вы и нарушили приказ оккупационных властей о сдаче в плен и регистрации всех попавших в окружение!

Этот усиленный рупором голос… Где же он слышал его? Неужели в «Беркуте»? Неужели это тот же обер… как его там, который уговаривал Громова сдать дот? Крамарчуку вдруг показалось, что время и события потекли вспять. Ничего не изменилось. Он опять оказался в том же доте, откуда они чудом вырвались. Тот же дот, тот же лязгающий голос гитлеровского офицера, будившего их по утрам и среди ночи… Где же лейтенант? Мария? «Готванюк, – вдруг осенило Николая. – Готванюк – вот кто нас выдал».

– Готванюк! Сволочь! – люто заорал он, обращаясь туда, к лесу. Крамарчук почти не сомневался, что Готванюк сейчас где-то среди них, среди фашистов. – Я тебя и на том свете найду, гадина! Из могилы встану и задушу тебя, понял, шкура?! Лучше бы я тебя сам пристрелил!

– Лейтенант Беркут, прикажите сержанту прекратить истерику! С вами говорит оберштурмфюрер Штубер. Вы помните меня по доту «Беркут». Предлагаю почетный плен. У нас с вами есть о чем поговорить. Ваша дама может покинуть дот еще раньше вас. Вы будете свидетелем, что мы ее не тронем.

«Значит, он все еще думает, что нас трое, – Крамарчук вспомнил о фляге и с удовольствием сделал еще несколько глотков. Вот теперь все стало на свои места: запах отвечал содержимому. – То, что нас не трое, они поймут очень быстро. Вот только взять меня здесь будет непросто. Побольше бы патронов! Патронов бы!..»

Он понимал, что дважды чудо не свершается. Даже на войне. А значит, из этого дота ему не вырваться. Но и выйти, просто так выйти и сдаться, он не мог. Не сдался в «Беркуте», не сдастся и здесь. «Может, еще подоспеет лейтенант? А вдруг? А там бой покажет…»

– Спасибо, браток, что поделился, – поблагодарил он того солдата, чья фляга ему досталась. – Оставил, не пожадничал. Я за тебя допил, я за тебя и довоюю. Помяну всех вас, в этом доте сражавшихся.

Он достал из кармана лимонку, еще раз внимательно осмотрел ее, нежно, словно фотографию любимой, поцеловал и сунул назад в карман. «Только не подведи, – прошептал. – Раз уж ты досталась мне. Я тебя напоследок…»

– Эй, фрицы, не тяните жилы! Милости прошу к моему шалашу! Готванюк! Не забудь помолиться на моей могиле! Половину греха отпущу!

Из окопа, из одной, другой, третьей амбразуры он видел, как к доту начали подползать немцы. Человек двенадцать, редкой цепью, со всех сторон. И ползли по всем правилам – скосить одного такого в густой траве – пол-ленты выстрочишь. А те, что остались за деревьями, открыли прицельный огонь по амбразурам и по выходу.