Призрак из страшного сна - Анна Ольховская

Кто он такой!

Ладно, будем брести на ощупь. На пару мин он, похоже, уже наступил, неправильно отреагировав на что-то.

Значит, надо…

– Так, – резко вклинился в его мысли Аскольд, – хватит ходить вокруг да около! Говори, что ты помнишь о случившемся?

Упс. И что теперь? Ладно, пободаемся.

– Я что, на допросе? – холодно осведомился Павел. – А вы, случаем, не носите звание штурмбаннфюрера?

– Не хочешь говорить, значит, – утвердительно произнес господин депутат. – Ну, в общем-то, это можно понять. Пережить тебе пришлось немало, и вспоминать все это явно не хочется. Но, Пашенька, голубчик, надо как-то научиться с этим жить!

С чем – с этим?

Но вслух задавать этот вопрос Павел не стал, лишь молча откинулся на подушку и закрыл глаза, давая понять – разговор окончен.

Однако Аскольд уходить явно не собирался. Послышался скрип стула, словно долговязый тип устраивался поудобнее, а потом зажурчал его участливый голос:

– Ты уже парень… да что там парень – мужик, все-таки двадцать семь лет уже! В общем, не барышня хрупкая и нервозная, с флакончиком нюхательной соли не расстающаяся, ты справишься! Тем более что и так знал, как относится к тебе твой отец…

Отец? А что там с отцом? И кто он вообще, его отец?

– …Люди вот кичатся своей якобы душевностью, человечностью, а сами… Это же надо – родного сына выбросить вон, как ненужный мусор! Видите ли, урод генетический родился! Отброс, и у кого?! У того самого Венцеслава Кульчицкого, так кичившегося своим аристократическим происхождением! Папенька твой совсем свихнулся на чистоте крови, даже жену себе искал не по любви, а по родословной, как породистую су… ох, что это я, Магдалена все-таки твоя мать! Фантастическая женщина, должен тебе признаться! Не подчинилась распоряжению мужа, спрятала тебя и растила тайком от всех, и от отца, и от всех остальных. Для кого ты был уродцем, ящеркой, чудовищем! Эх, люди, люди…

Распоряжение мужа? Какое распоряжение?

– А Венцеслав, сволочь такая! Как можно велеть живого ребенка, собственного сына, придушить и тайком закопать! А вместо него объявить своим наследником родившегося в тот же день ребенка прислуги, внешне здоровенького и красивенького! Люди… И они еще нас змеями называют! Да мы над каждым своим детенышем трясемся, пылинки с них сдуваем, выхаживаем даже самых больных и нежизнеспособных!

Миллион вопросов гудел и жужжал в голове, кусая изнутри за губы и просясь на волю. Как это – придушить? За что? И куда его спрятала мать? И как он жил до своих, если верить этому пришепетывающему типу, двадцати семи лет?

Самым разумным было бы влезть в голову Аскольда и прочитать там ответы на эти вопросы. Но Павел понимал – сейчас он не сможет даже чужое настроение уловить, не то что мысли прочесть. Разум его буквально кипел, не в силах усвоить информацию. А может, усвоению мешала обида. И подсознательное отторжение услышанного.

Он даже мысленного заслона сейчас не мог поставить, не до того было… Но рассказчик, похоже, слишком увлечен своим повествованием, чтобы еще и в его голове шарить.

А о докторе Павел и забыл…

Аскольд между тем продолжал журчать, сочувствующе пришепетывая:

– Золотая женщина твоя мать! Ее любви хватило на двоих, она и тебя вырастила, и приемыша, Сигизмунда. А ведь с тобой ей ох как тяжко пришлось, особенно в первые годы, когда ты совсем маленьким был, а бедной женщине приходилось оставлять тебя совсем одного, на заброшенном хуторе лесника, спрятанного в самой чаще, подальше от людей. Ни удобств, ни воды в доме, печь полуразвалившаяся, повсюду щели… Ужас! И что могла с этим поделать хрупкая нежная женщина, выросшая в холе и неге, истинная аристократка?! А ведь ей надо было мотаться из дома каждый день, а то и по нескольку раз в день! Но Магдалена справилась. Она никому не рассказывает, как, но можно себе представить… – тяжелый вздох. – Памятник при жизни таким матерям надо ставить! И вырастила, и выучила, и с братишкой познакомила, чтобы тебе было с кем играть. Вернее, с названым братишкой, но сдружились вы с Гизмо накрепко.

Гизмо? Кто такой Гизмо? И почему откуда-то из глубины души от звука этого имени поднимается волна темного гнева?

– … сам Сигизмунд себя так назвал, чтобы свое длинное имя подсократить. Неплохой парень, кстати, вырос из нянькиного байстрючка. Эта бабенка его где-то нагуляла, отец неизвестен. Но при хорошей матери, такой, как Магдалена, наследственность парня почти выправилась. Почти – потому что не так давно Гизмо все же попался на наркотиках. Не думаю, что он распространял их, наверное, для себя много прикупил, с запасом, а тут его и повязали. И что ты думаешь? Венцеслав, вместо того чтобы помочь сыну, тут же от него публично отрекся! И даже бумаги начал готовить – на предмет лишения сына наследства. И тогда Магдалена бросилась за помощью к тебе. И ты решил помочь вытащить названого брата из тюрьмы. Ну что, пока я все верно рассказываю? Я ведь это с твоих слов и со слов Магдалены знаю!

Павел промолчал.

– Молчание – знак согласия. Ты решил использовать свои способности, унаследованные от нас, и атаковал автозак, в котором перевозили Гизмо, ментально. Тогда-то мы тебя и «услышали». А потом была погоня за вами, вы спрятались на заброшенной стройке, полиция вас потеряла – ты им глаза отвел. И все складывалось удачно: Магда подготовила документы для выезда Гизмо за границу, ты оберегал брата, отводя от стройки бомжей и полицию. Но вмешался твой отец… – еще один тяжелый вздох. – У Венцеслава, если честно, какое-то извращенное понимание слова «честь». Он вбил себе в голову, что если его сын провинился, то должен отсидеть все, что положено. Это в лагере-то, с уголовниками! Да они там из красавчика Гизмо очень быстро Машку сделали бы! А твой брат слишком изнежен, чтобы дать им достойный отпор. Но Венцеславу на это было наплевать! И то, что Гизмо, в сущности, ни в чем не виноват, его не волновало. Честь рода Кульчицких – превыше всего! В общем, он решил помочь полиции отыскать Гизмо. И велел своему цепному псу, начальнику службы безопасности Дворкину, проследить за Магдаленой. А мы тем временем изо всех сил искали тебя. И нашли одновременно с Дворкиным. Началась заваруха, на место прибыл сам Венцеслав, Магда умоляла мужа пощадить вас, ползала перед ним на коленях, но все было тщетно. Твой отец увидел тебя. И понял, что жена не выполнила его волю. И взбеленился окончательно… – Хруст пальцев, от которого у Павла мурашки вдоль позвоночника промчались. – В общем, это он стрелял в тебя, Паша. Твой отец.

Я выглянула в окно – так и есть!

Ворота распахнуты настежь, возле них суетятся с виноватым видом несколько человек из этой их ряженой деревни староверов. Ну потому что смешно, честное слово, в двадцать первом веке ходить в холщовых портах и рубахах!

У высокого крыльца припаркован роскошный алый кабриолет, возле него стоит Магдалена, лицо у дамочки багровое от гнева, она явно цапается с преградившим ей дорогу Дворкиным.