Пандора - Сьюзен Стокс-Чепмен

– Смерти все боятся, – шепчет Иезекия в отчаянии.

Мэттью издает лающий смешок, начисто лишенный каких-либо эмоций. Он вскакивает на ноги, и стул с грохотом опрокидывается на пол. Он начинает медленно разбинтовывать запястье, и Иезекия невольно вжимается во влажную стену.

– Это уж точно. – Мэттью одним прыжком преодолевает расстояние между ними. – Как думаете, моя смерть будет быстрой или медленной?

Из-под перевязочных тряпиц струится запах гниения. По мере того как слой за слоем Мэттью снимает тряпицы, цвет их меняется с крахмально-белого на желтый и зеленый, а когда спадает последняя, Иезекия с трудом сдерживает рвоту. Едкий вкус тухлятины на языке. От смердящего запаха слезятся глаза. Иезекия крепко зажимает рукой нос и рот.

Ладонь Мэттью – сплошная рана, голая загноившаяся плоть. В тусклом свете комнатушки она влажно поблескивает, а там, где видны рваные края раны, плоть имеет синевато-багровый оттенок.

– Помните, я сообщил вам, что добыл ваш драгоценный груз? Мне тогда пришлось спуститься под воду с фонарем, накрепко привязав его двойной веревкой к запястью. Немного натер кожу, была крохотная ранка, и вот что с ней теперь стало… – Мэттью поворачивает запястье и смотрит на него так, словно изучает посторонний предмет, не имеющий к нему никакого отношения. – Скажите мне, мистер Блейк, почему рана до сих пор не зажила?

Иезекия – он не в силах смотреть на гнойник – отворачивается.

– Прошу тебя, – просит он, не отнимая руки ото рта. – Ради бога, убери!

Мэттью пристально смотрит на него. Потом нагибается, чтобы поднять тряпицы с пола, и обертывает ими рану. Только зловоние по-прежнему висит в воздухе.

– Вот, – криво усмехается он. – Теперь можете смотреть.

С превеликим трудом Иезекия отводит ладонь ото рта. Он с жалостью глядит на крепкого парня, и теперь, когда ужасающее зрелище исчезло, голос Иезекии крепнет.

– Тебе надо послать за лекарем, – говорит он, но сразу осекается, вспомнив, как те же самые слова сегодня утром произнесла Дора и как гневно он отчитал ее за них.

Мэттью опять издает смешок, скорее напоминающий всхлип.

– Если бы я получил свои деньги, я бы послал! Если бы я получил свои деньги, лекарь смог бы мне помочь, – говорит он, стоя у занавески. – А хотите увидеть еще кое-что?

Иезекия уже ничего не желает видеть. Ему бы поскорее убраться из этой грязной, пораженной жуткой болезнью лачуги и никогда сюда больше не возвращаться. Но Мэттью манит его к себе, и Иезекия чувствует, как ноги сами собой шагают по скрипучим половицам, а грудь при этом сжимается, точно стянутая железным обручем.

– Что там? – спрашивает он, опять переходя на шепот.

Лицо Мэттью искажает гримаса. Он ничего не говорит, только хватается за занавеску и резким движением руки отдергивает латаную-перелатаную ткань.

На кровати лежит один из его братьев – Сэмюэл, вспоминает Иезекия, и судорожно сглатывает. Глаза Сэмюэла затуманены, пожелтевшая кожа покрыта блестящей пленкой испарины. В уголках губ запеклась белая корка. Другой брат, Чарльз, сидит на стуле подле кровати, устремив невидящий взгляд в стену.

– Что с ними случилось?

– Ваша ваза случилась.

– Не говори ерунды!

– Это не ерунда! – Мэттью сжимает крепкой ладонью руку Иезекии пониже локтя. – Сэм слег с лихорадкой два дня спустя после того, как мы доставили вам груз. А Чарли… – тут он указывает на сидящего в прострации, – не проронил ни слова с тех пор, как мы подняли ящик из воды. Вот и скажите мне, сэр, если все это не проделки вашей бесценной вазы, то что же это такое?

В голосе Мэттью клокочет ярость. Иезекия смотрит на него недоуменным взглядом.

– Это же просто гончарное изделие, – бормочет он, но Мэттью Кумб еще крепче, еще сильнее сдавливает руку Иезекии. Тот вскрикивает от боли.

– Поглядите на них! Один брат при смерти, другой на грани безумия. Думаете, если Сэм помрет, я это так оставлю? Думаете, если я лишусь руки, то смогу легко найти себе работу? Как я буду нас содержать? Как смогу заботиться о Чарли? Это все ваша ваза!

– Ваза тут ни при чем.

– При чем!

– Вы заразились чем-то, – возражает Иезекия. Он пытается выдернуть руку у Мэттью, тот отпускает ее, и Иезекия делает робкий шаг назад, в сторону двери. – Это какая-то морская зараза. А может быть, вы подхватили что-то здесь, на свалке. Или это наследственное, – добавляет он с некоторой враждебностью. Теперь, вырвавшись из карающих ручищ Мэттью, он чувствует, как к нему возвращаются силы, и поэтому осмеливается дерзить. – Болезнь рода Кумбов. Или… – Иезекию несет, как одержимого. – Погляди, в каких убогих условиях вы живете! Нет ничего удивительного, что вы все тут хвораете!

По лицу Мэттью пробегает тень, и бравада Иезекии тут же улетучивается. Он делает еще один шаг к распахнутой двери, а Мэттью отпускает самодельную занавеску; она падает, и край ее шуршит по половицам.

– Между прочим, как ваша нога?

Иезекия бледнеет.

– Намного лучше.

Мэттью ядовито смеется.

– Лжете! Я же вижу, что вы хромаете. Скоро она начнет гнить, как моя рука. – Он указывает сначала на свое запястье, потом на ногу Иезекии. – Вы наслали на нас болезнь.

– Это же просто ваза! Греческий глиняный сосуд, и только.

– Тогда как вы это все объясните?

– Совпадение!

– Существует очень тонкая грань между совпадением и судьбой, – изрекает хозяин комнатушки, и Иезекия насмешливо прыскает. Мэттью молча наблюдает за ним.

– Чем эта штука так важна для вас? – спрашивает он наконец.

Иезекия отворачивается.

– Не твое дело.

– Вроде бы мы уже убедились, что очень даже мое.

Иезекия задумывается.

– Это… принадлежит мне. Уже много лет. Я просто возвращаю эту вещь себе. Вот и все.

– И много она стоит? – не сдается Мэттью.

Иезекия снова задумывается.

– Достаточно.

– Тогда почему бы вам ее не продать?

– Я же сказал, – упрямо говорит Иезекия. – Она не открывается.

– Там внутри что-то есть?

Как же утомительна эта игра в вопросы и ответы. Иезекии не нравится, когда его допрашивают, как преступника. Но чем скорее он ответит на все вопросы, тем быстрее сможет уйти отсюда. Размышляя, Иезекия понимает, что соврать не удастся.

– Да, – коротко отвечает он. – И, как только я вытащу из вазы то, что мне нужно, я ее продам. Все как обычно. Но я не понимаю, почему она не открывается, – добавляет Иезекия сердито.

– Возможно, она не хочет, чтобы ее открыли.

– Это. Просто. Ваза! – рявкает Иезекия.