Весь мир театр - Борис Акунин

Но сверкнула молния, грянул гром. В буквальном смысле – заокном началась гроза. Элиза приподняла голову, обернулась к окну и удивилась,что оно совсем черное. Оказывается, уже стемнело, а она и не заметила. Однако вмиг, когда темнота осветилась зарницей, к Элизе вернулся рассудок, а вместе с нимего вечный спутник, страх, о котором она совершенно забыла.

Что я натворила?! Эгоистка! Преступница! Я погублю его, еслиуже не погубила!

Столкнув со своего плеча серебристо мерцающую в полумракеголову возлюбленного, она вскочила и, шаря по полу, принялась быстро одеваться.

– В чем дело? Что случилось? – поразился он. Неистово, сослезами на глазах Элиза крикнула:

– Это никогда, слышите, ни-ко-гда не должно повториться!

Он уставился на нее, раскрыв рот. А Элиза выбежала вон издома, прямо под хлесткие струи.

Ужас, ужас! Самые худшие ее опасения подтвердились: поднавесом ворот темнела чья-то плотная фигура. Кто-то таился напротив раскрытогоокна и подглядывал…

«Боже, спаси его, спаси!» – молила Элиза и бежала, стучакаблучками по мокрому тротуару. Бежала, не разбирая дороги.

Потом она, конечно, немного успокоилась. Наверное, подворотами просто прятался от грозы случайный прохожий. Чингиз-хан – человекстрашный, но не вездесущий же дьявол.

А если всё же это был он? Не надо ли предупредить Эраста обопасности?

Поколебавшись, она решила этого не делать. Если Фандоринувсё рассказать, он как человек чести станет опекать свою возлюбленную, незахочет оставлять ее одну. И уж тогда Искандер точно узнает об их связи. Новойпотери, особенно такой, Элизе не пережить.

Она позволила себе единственную поблажку: немного помечтала,как бы всё у них могло получиться, если б не ее злая карма (это каркающееяпонское слово она почерпнула из пьесы). Ах, что за парой бы они были!Знаменитая актриса и немолодой, но красивый и безумно талантливый драматург.Как Ольга Книппер и Чехов, только не расставались бы, а жили вместе счастливо идолго – до старости. Про старость Элиза мечтать не стала, ну её.

Вот еще одна причина, по которой нельзя рисковать жизньюЭраста: ответственность перед литературой и театром. Человек, который никогдане брался за перо и вдруг сразу создал шедевр, да-да, шедевр, может стать новымШекспиром! Пускай Мефистов, кривя рот, шепчет, что пьеска удобна дляштерновской теории, а более в ней ничего интересного нет. Он просто бесится,что роль купца, которая ему досталась, самая невыигрышная. Пьеса,продиктованная любовью, не может не быть великой! А для женщины нет высшегооммажа, нет более лестного комплимента, чем стать музой-вдохновительницей. Ктобы помнил какую-то там Лауру, девчонку Беатриче или легкомысленную Анну Керн,если б не посвященные им великие произведения? Благодаря Элизе Луантэн вдраматургии воссияет новое имя. Так можно ли допустить, чтоб из-за нее же онопогасло?

И она взяла себя в руки, посадила бедное сердце на цепь. Наследующий день, когда Фандорин кинулся к ней, чтобы выяснить, в чем дело, Элизабыла с ним сдержанна, даже холодна. Сделала вид, будто не понимает, отчего онобратился к ней на «ты». Дала понять, что случившееся вчера вычеркнуто. Этогопопросту не было – и всё тут.

Достаточно было продержаться первые две минуты. Элиза знала:как человек гордый, он не станет выяснять отношений, тем более ее преследовать.Так и вышло. На третьей минуте Фандорин мертвенно побледнел, опустил глаза изакусил губу, борясь с собой. Когда же вновь поднял глаза, они смотрели ужесовершенно иначе – будто кто-то наглухо задвинул шторы.

Сказал:

– Что ж, прощайте. Больше не обеспокою. – И ушел.

Как она не разрыдалась – Бог весть. Выручил актерский навыквладеть внешним проявлением чувств.

На репетиции после этого он приходить перестал. Собственно,особенной нужды в этом не было. На все вопросы, касающиеся Страны ВосходящегоСолнца, мог отвечать и японец, который относился к работе с примерной серьезностью:раньше всех приходил, позже всех уходил и оказался на редкость старателен. НойНоевич на него не мог нарадоваться.

В общем, избавиться от Фандорина оказалось еще легче, чемдумала Элиза. Даже досада взяла. Приходя к одиннадцати в театр, она все ждала –не появится ли он, внутренне себя настраивала на твердость. Но Эраст неприходил, настрой пропадал зря. Элиза страдала. Утешалась тем, что всё клучшему, а боль со временем притупится.

Очень помогала работа над ролью. Было столько всегоинтересного! Оказывается, японки, и тем более гейши, ходят иначе, чемевропейские женщины, иначе кланяются, особенным образом говорят, поют, танцуют.Элиза представляла, что она – живое воплощение изысканнейшего из искусств,самоотверженная служительница «югэна», японского идеала неявной красоты. Понятьэту концепцию было непросто: в чем смысл Красоты, если она себя прячет отвзглядов, укутывается в покрова?

Ной Ноевич каждый день фонтанировал новыми идеями. Вдругзатеял перекраивать уже сложившийся рисунок спектакля. «Раз пьеса написана длятеатра кукол, то давайте и играть по-кукольному! – объявил он. – Не занятые всцене актеры надевают черные балахоны и превращаются в кукловодов. Будто быводят персонаж, дергают его за ниточки. – И показал изломанную пластикудвижений. – Смысл в том, что все герои – марионетки в руках кармы,непреклонного Рока. Однако в какой-то момент ваша кукла, Элиза, вдруг сорветсяс нитей и задвигается, как живой человек. Это будет эффектно!»

В перерывах, выходя из заколдованного сценическогосостояния, в котором не ощущаешь ни страха, ни боли, Элиза словно сжималась:ужасная реальность наваливалась на нее своей пыльной тяжестью. ПризракЧингиз-хана витал в темных глубинах кулис, убитая любовь царапала сердцекошачьими когтями, а выйдешь в коридор – там мертвым кленовым листом лепилась кстеклу осень, скорее всего последняя в ее жизни…

Единственной отдушиной этих неизбежных интервалов в работестали разговоры с Фандориным-младшим. Естественно, Элиза не смела слишкомявственно выказывать интерес к Эрасту Петровичу, приходилось себя сдерживать,но все же время от времени, между обсуждением японских штучек, удавалосьнавести беседу и на материи более важные.

– Но вы были женаты? – спросила однажды Элиза, когда МихаилЭрастович по какому-то поводу обмолвился, что холост.

– Нет, – жизнерадостно улыбнулся японец. Он почти все времяжизнерадостно улыбался, даже когда вроде бы не было повода.