Все его жены - Таррин Фишер

Сет бросает на меня еще один взгляд и кивает.

– Хорошо. Я вернусь позднее.

Он объявляет это палате, а не мне. Не глядя на меня, он выходит за дверь.

Когда все уходят, я делаю глубокий, судорожный вздох, поворачиваюсь на бок и смотрю в маленькое окошко. Снаружи темно-серое небо плачет мелким дождем. Мне видны верхушки деревьев, и я сосредотачиваюсь на них. Думаю об окне в нашей – моей — квартире. О том, которое выходит на парк. Как отчаянно я боролась за него с Сетом! Он предпочитал вид на залив. А мне был нужен этот вид на чужие жизни. Так было проще забыть о собственной.

Я погружаюсь в дремоту и просыпаюсь, когда Сара приносит мне обед – или ужин? Я даже не знаю, сколько сейчас времени. Как только я чувствую запах еды, тело вспоминает, что хочет есть. И даже неважно, что кусок мяса серого цвета, а пюре сделано из порошка. Запихиваю еду в рот с пугающей скоростью. Закончив, откидываюсь на подушки с болью в желудке. Глаза закрываются, и я снова засыпаю, когда вдруг слышу голос Сета. Не открываю глаз и делаю вид, что сплю, надеясь, что он уйдет.

– Я знаю, что ты не спишь, Четверг, – говорит он. – Нам надо поговорить.

– Говори, – отвечаю я, не размыкая век. Слышу шуршание бумажного пакета и чувствую аромат еды. Наконец открываю глаза и вижу, что Сет расставил между нам контейнеры – пять штук. Несмотря на больничную еду в желудке, у меня просыпается аппетит.

– Твоя любимая еда на вынос, – сообщает он, улыбаясь уголком губ. Это его самая очаровательная улыбка, ее он использовал в тот день в кофейне. Он смотрит на меня исподлобья и на мгновение напоминает маленького мальчика – ранимого и желающего угодить.

– Я уже поела вкуснейшего больничного мяса, – протягиваю я, разглядывая контейнер с грибным ризотто.

Сет пожимает плечами и робко улыбается. Мне его почти жаль, но потом я вспоминаю, где я и почему.

– Сет…

Я твердо смотрю на него, и он смотрит в ответ. Никто из нас не знает, что делать дальше, но мы оба готовимся в своеобразному эмоциональному противостоянию. Я вижу это в его глазах.

– Почему ты не скажешь правду? – наконец начинаю я. Это ведь основная суть, верно? Если он скажет правду, я смогу отсюда выйти.

Но если он скажет правду, мы можем… Мы можем никогда не вернуться к привычной жизни. И тут я понимаю, откуда сталь в его взгляде. Все дело во мне. Я знаю не только, кто такая Ханна, но и то, что он применил к ней насилие – ударил. Наши отношения никогда уже не станут прежними. Изначально я надеялась, что он захочет быть со мной и только со мной. Но этого никогда не случится, да я больше и не хочу этого. Я не знаю, что за человек мой муж. Вообще ничего не знаю. И тут он говорит неожиданную вещь:

– Правда в том, что ты очень больна, Четверг. Тебе нужна помощь. Я пытался делать вид, что все нормально, играл в твои игры…

Он встает, и контейнеры с едой наклоняются в сторону кровати.

Я так зла, что готова ими в него швырнуть. Он подходит к окну, смотрит наружу и снова поворачивается ко мне. Выражение его лица изменилось. Теперь в нем читается угрюмая решительность, словно он собирается сказать мне нечто ужасное.

– Ты изменилась, – медленно, осторожно говорит он. – После ребенка…

– Нет, – перебиваю я. – Не смей впутывать ребенка.

– Но нам нужно об этом поговорить. Такие вещи невозможно просто оставить позади.

Я никогда не видела Сета таким решительным. Он стоит, сжав руки в кулаки, и мне вспоминается прошлый вечер на кухне. Он выглядит злым, но и печальным одновременно.

Он прав. Я всегда отказывалась говорить о произошедшем. Это было слишком болезненно. Я не хотела отпускать эти чувства, ворошить их снова и снова в кабинете у какого-нибудь психиатра. Мои страдания живы – болезненные и опухшие, они еще гноятся под фасадом спокойствия. Это личное. Я не хочу никому их показывать. Я взращиваю их сама, не даю угаснуть. Потому что пока со мной моя боль, жива и память о моем сыне.

– Четверг! Четверг, ты меня слушаешь?

Меня тошнит от запаха – и даже вида – еды. Я начинаю сталкивать контейнеры с кровати, один за другим.

Они падают на пол с влажным хлюпаньем и отвлекают внимание Сета. Он бежит к кровати и хватает меня за запястья прежде, чем я успеваю добраться до горохового супа. Я поднимаю под одеялом колено и пытаюсь столкнуть его вниз. Этого падения я ждала особенно – хотела увидеть, как он растечется по больничной плитке, словно ил.

– Наш ребенок умер, Четверг. Ты не виновата. Никто не виноват!

Я извиваюсь, откидываюсь на подушки и поднимаюсь снова. Запястья болят от хватки Сета, и я хочу его укусить. Это неправда, и мы оба это знаем. Это неправда.

– Ты должна прекратить, – умоляет он. – Прекратить себя обманывать. Тебя отсюда не выпустят, пока ты не признаешь правды.

Воет сирена, высокая и пронзительная. Интересно, это из-за меня? В комнату забегает Сара, за ней комично развевается коса. С ней заходят мужчина и другая женщина, оба в синей форме и с решительными лицами.

Тут до меня доходит, что сирена воет здесь, в моей палате. Видимо, ее включил Сет. Но нет… Это не сирена… Это я. Я ору. Я чувствую жжение – это звук проникает из горла в открытый рот.

Одна из медсестер поскальзывается и падает в месиво еды возле кровати. Медбрат помогает ей подняться, и они приближаются ко мне, отталкивая Сета, чтобы меня удержать. Он отходит назад, к стене, и наблюдает.

Я ожидаю увидеть в его взгляде страх или тревогу, но он кажется довольно спокойным. Чувствую, как по венам растекается что-то холодное и глаза закрываются. Из последних сил размыкаю веки, хочу видеть Сета. Он расплывается, но по-прежнему там, смотрит. Лекарства вырубают меня, я опускаюсь вниз. Почему он так смотрел? Что это означает?

Когда я прихожу в себя, мне холодно. Я не помню, где я, и на то, чтобы восстановить события последних дней, уходит несколько минут. Нехорошие, колючие воспоминания. Запах антисептика наполняет ноздри, я пытаюсь оттолкнуть одеяло и сесть в кровати.

Больница… Сет… Еда на полу.

Потираю болезненный лоб и бросаю взгляд на пол. Там не видно никаких следов палитры, оставленной мною перед тем, как меня вырубили. Зачем я это сделала? Тупой вопрос, ведь я знаю сама. Сет считает, что драться едой расточительно и глупо. Я ничего не бросала в мужа, но бросить продукты на пол было достаточно – детское выражение недовольства.

Практичный, сухой, серьезный Сет – именно так я бы описала его еще несколько недель назад. Что изменилось?

Ханна! Это имя задевает меня сильнее, чем остальные. Потому что сколько дней назад я последний раз с ней общалась? Три… Четыре? Я помню лицо Сета перед тем, как меня усыпили наркотики… Я не смогла определить его выражение: смесь эмоций, которых я не видела прежде. Это ведь что-то значит? Быть замужем за человеком несколько лет и впервые видеть такое лицо.