Дохлокрай - Дмитрий Манасыпов

В окружающем нас с вами мире горько судачат о потерях в Великой войне, о подвиге народа, о жертвенности, о разрушенных жизнях, о сожженных судьбах, о… да вы и сами знаете. И терпеливо, как падальщики, ждут срока оставшихся в живых победителей, напоследок швыряя милостыню уже сотням, а не тысячам, и уж точно не миллионам из них. Старики, прошедшие половину Европы, умирают, не получив ничего. Единицы из них до сих пор прячут подмышкой татуировку с группой крови.

Рядом с каждым из нас, постоянно, изо дня в день, долдонят о падении нравственности, о гомосеках и педофилии, о танцующих дурах и пьяных священниках, о том, как Собчак отвратительно кривляется на экране, а Мартиросян снимает на мобильник высших лиц государства на отдыхе. И молчат о нормальном пособии для матерей, об отсутствии детских садов, о пивных ларьках на каждом шагу. И ни слова не говорят о найденной на холодной осенней земле страшной икебаны из пропавшего у супермаркета грудничка.

Кто-то ищет красивые запонки или редкое издание второго «Ведьмака», или нож Боуи, или последний выпуск журнала «Корабль военного флота ее Величества «Баунти», или бутылку настоящего кальвадоса для своего мужчины. А кто-то стоит в несуществующих пробках, корректирует откорректированные ногти, забирает из детского сада забранного несколько часов назад мамой ребенка, и громко говорит об этом в мобильный. А потом возвращается к подругам и мартини, к прерванному минету или ритуальному закланию черного барана.

На планете ежедневно убивают тысячи людей во имя торжества неведомого зверя демократии и радостно захватывают нефтяные скважины. Ежечасно сильные бьют слабых, а честные пресмыкаются перед хитрыми. Это наша с вами жизнь, и дерьмеца в ней с избытком. Но нет ничего хуже одинокого ребенка. Даже если ребенок совсем недавно уже вовсю пялился на сиськи собственной вожатой.

– К сожалению, травма оказалась слишком серьезной. Да-да, наложило отпечаток и происшествие в ДОЛе. Нет-нет, картина чрезвычайно прозрачная и следует говорить о серьезном лечении. Ну, поймите правильно, о каких живых покойниках можно говорить серьезно? Сами виноваты, гос-по-да родители, сами. Видеомагнитофон не стоило покупать, и кассеты бы проверяли. Что? Я психиатр с опытом работы… да что вы? Товарищ прапорщик, проводите граждан. Все необходимые документы вам выдадут там, где и положено. Да хоть Черномордину пишите…

Если бы семья у нас была бы неблагополучной, шансов стало бы чуть больше. Но в итоге все равно пришлось бы оказаться в Институте. Мальчишке двенадцати лет сбежать от них? Не смешите мой пупок. Неделей раньше или позже, но все равно. Попадешься. Мне бегать не пришлось…

– Лежать!!! Руки показал! За голову, лицо поднять! Не лезь, Юрченко! Пасть оскалил! Оскалил, сука, я сказал, до коренных чтоб мне все показал!.. Да, взяли, живой. Да хер знает, лет тринадцать максимум. Паковать? Пакуем. Все, пацаны, вяжите щенка. Вертушка на подлете? Хорошо. Да, все сжечь, Юрченко, ничего не оставлять. Да, штук десять, помладше. И.. вон ту вожатую, или кто она там. Сиськи кл-е-е-е-вые…

Твою мать! Отставить огонь!!! …мать… в рот те… н-а-а… Юрченко, дебилоид, я ж тебе говорил. Автомат на землю, боец, стреляю сразу! И не ори, скотина, думать надо было, как к таким подходить. Спеленали? Идет вертушка?

Шприцы пакистанские захватили? Труповозка где? Хорошо, укладывайте обезьян вот здесь. Да, попытка захвата заложников и прочее. Демьянов, ты помалкивай, это не твое дело, думать. Твое дело стрелять и кости ломать, охуярок. Все, пришла вертушка? Грузить обоих. Телевизионщики едут? И правильно. Крови добавьте, не жалейте, лейте и все тут. И так хватает? Ага… Демьянов, раз ты такой умный, говно вон там счисти. А то не очень живописно смотрится. Сколько еще живых осталось?

Помните, рассказывал про свой страх? Так вот… в Институте мне сразу стало страшно. Через две недели стало очень страшно. Через месяц ужас окутал меня с ног до головы.

Зачем я был им нужен? Не знаю.

Зачем надо было устраивать происходящее? Тем более.

Думать о холодном расчете и наблюдениях за мной, как за крысой, мне не хотелось. Да тогда и в голову бы не пришло.

Она пришла к двери моей клетушки ночью. Коридора я ни разу не видел, запертый в крохотной конуре с одним окошком под потолком и стеклом в самой двери. Толстенная, стальная, герметичная. Голос проходил через прорези под окошечком для наблюдения. Для чего их сделали?

– Подойди, подойди ко мне, Вадик, впусти, ну же…

Я плакал. Просил не скрестись в дверь. Смотрел на ручку и ключ, издевательски блестевший в отсветах фонарей. Звал дежурных. Звал маму. Смотрел на ключ, слушал ее голос. Звал папу. Звал Господа Бога. Никто из них так и не пришел. Она просила впустить, ключ притягательно отражал блики. На третью ночь пытки в гости заявился Семеныч. Деньги открывают любые двери. Сталь и свинец порой лучше. Вместе с подкупом санитара и пристреленными охранниками, они просто-напросто сила.

Коридор оказался таким же, как в любой больнице. Стену у моей двери украшали темные потеки. От лица моей прекрасной первой влюбленности ничего не осталось. Семеныч, дымя самокруткой, подмигнул, заряжая дробовик патронами жакана. Тогда он еще был молод, и смотрел на мир весело. Он увел меня в новую жизнь.

Не стоит считать нас земным воплощением воинства архангела и архистратига Михаила, воюющим с армией Преисподней. Мы не ангелы, мы не мстители, мы не госструктура. Наши одежды не сияют белизной, наши души не чисты, а поступки подчас страшны и некрасивы. Догадываюсь о поддержке кого-то очень важного, и даже лелею мечту об этом. Когда в очередной раз заметаю следы после чего-то серьезного. Делать это приходится регулярно. К сожалению.

Институт знает про нас. Мы знаем про него. Они презирают и опасаются нас, мы ненавидим и боимся их. Институт таит в себе очень плотный и угольно-черный Мрак, пропитанный кровью от фундамента до кровельных перекрытий. Иногда мы убиваем друг друга. Иногда они просто охотятся на нас так же, как одновременно охотятся на тварей.

Нас немного. Каждый в свое время найден кем-то из десяти комиссаров, вытащен из нормальной жизни и не знает другого мира. Через одного – единственные выжившие среди безумных мясорубок, возникающих все чаще. Через одну – прошедшие через жертвенный алтарь и после него тут же, как можно быстрее, самостоятельно теряющие девственность. Все, от ребенка до старика, осознающие странную и страшную правду о мире вокруг. О том, что порой жизнь намного страшнее самого ужасного фильма ужасов.

Любой из моих товарищей легко отыщет в толпе неофита. Глаза и движения, говорящие сами за себя. Страх, боль, неверие, сомнения в собственной нормальности, замешанные в ядреный коктейль, выдают потенциального кандидата с головой. И не только нам. Проводники тоже наблюдательны.

Кто они? Люди, сознательно ведущие в наш с вами мир Мрак. Желающие стать аристократами среди стада плебса. Даже если плебс имеет привычку закусывать человечиной. Или еще по каким-то причинам. Тут уж кому как.

Двадцать с небольшим лет назад, сразу с развалом огромной красной империи, началась невидимая война. Здесь и у нас. Хаос, разруха и прочие милые составляющие, давшие первым росткам тьмы возможность вырасти. А Мрак никогда не упустит такой возможности. Я не знаю, что происходит за границей. Скажу больше, оно мне неинтересно. Точно известно одно: с каждым годом тех, кто ждет ночи и свежей плоти, на улицах все больше. Но войну мы пока не проиграли. Пока еще – не проиграли.