Ты предназначена мне - Алиса Ковалевская

— Кто она?  — я попыталась вернуть снимок на место, но сделать этого не смогла.

Уголок фотографии никак не желал попадать под ленту. Раз, другой…

— Это не важно, — сухо ответил Борис.

— Не важно? – карточка полетела на стол поверх раскрытого альбома. Я поднялась, схватилась за спинку стула, на котором сидела и мотнула головой. – Как это может быть не важно?! Она… Она похожа на меня! Или я на неё…

— Сядь, — приказал Борис. Голос его звучал негромко, но куда более твёрдо, чем до этого. Таким же твёрдым, гнетущим был и взгляд. – Сядь на место, Ева, — повторил он.

— Хватит мне приказывать! – разозлилась я ещё сильнее. – Кто эта девушка? Какое она имеет ко мне отношение?

— Никакого, — рявкнул он и тоже поднялся. Поднялся, но не подошёл. В какой-то момент мне показалось, что надвигается буря, однако он быстро взял себя в руки.

Я недоверчиво смотрела на него, с трудом ассоциируя себя со свёртком в одеяле. Убрав фотографию в альбом, Борис с шумом захлопнул его и посмотрел на меня.

— Там же написано её имя. Её зовут Камилла. Но это не важно, Ева. Действительно не важно.

— А что важно? – с силой вцепилась в плетёную спинку. – Как я попала к тебе? Как… — я замотала головой, попятилась. Одна догадка сменяла другую. Пугающие, они мешали мне дышать. Чувство было такое, что я, как в тот день, когда мы с Русланом впервые вышли в море на его яхте, оказалась в холодной воде, только теперь спасти меня было некому. – Ты… — я в ужасе попятилась. – Какое ты имеешь отношение к…

Гнев, мелькнувший в глазах Бориса, обжёг меня. Я не успевала за проносящимися в голове мыслями, за вопросами, тошнотой вставшими поперёк горла, а он всё продолжал молча смотреть на меня. Только что он говорил мне про отца, но что, если…

— Сядь, Ева! – рявкнул он снова. Голос его, глухой, властный, отозвался во мне звоном. Странно, но это немного отрезвило, помогло вытолкнуть из лёгких воздух. Под ладонью моей оказалась ограда веранды, и я тяжело оперлась о неё, облизнула губы.

— Я купил тебя у твоего дяди, — отрезал он.

Тошнота, которую я чувствовала, стала сильнее, в ушах зашумело, голова пошла кругом. Если бы не ограда, я бы просто свалилась, как подкошенная.

— Купил? – словно издали услышала я свой собственный голос. – Ты меня купил?! У… у дяди?

Как Борис подошёл, я не заметила. Увидела только, как мелькнула светлым его рубашка, а после почувствовала жёсткое прикосновение к локтю. Придерживая, он подвёл меня к креслу и буквально толкнул в него. Подал чашку с ещё тёплым кофе. Я сделала большой глоток и уставилась на него снизу вверх. Почувствовала, как губы мои кривятся в подобие усмешки, тут же сошедшей на нет.

— Ты родилась недоношенной, — он говорил спокойно и уверенно. Лишённый лишних эмоций тон обезличивал слова и вместе с тем помогал мне сконцентрироваться. – Это спасло тебе жизнь.

Руки подрагивали, и я обхватила чашку обеими, хотя надобности в этом не было. Кофе остался только знакомым горьковатым привкусом на языке, и я поставила её на колено, цепляясь за дымчатое стекло, как за спасательный круг. Забирать её Борис у меня не стал – взял кофейник и, не спрашивая, наполнил свою. Подвинул ко мне, перед этим добавив немного сливок.

— Спасло? – снова переспросила я, не в состоянии уловить суть.

— Да. – Расставив ноги на ширину плеч, он прищурился, глядя даже не в сад – в прошлое. Я чувствовала окружающую его ауру власти, бескомпромиссности. Его дом, эта веранда и то, как он смотрел через время, выдавало в нём человека, уверенного в своих решениях и не терпящего возражений. – Тебя не оказалось в доме в день смерти Эдуарда и Эллы, — он повернулся ко мне. – Не думаю, что брат твоего отца оставил бы тебя в противном случае в живых. Ты была для него существенной помехой, девочка.

— Так… — что пальцы мои разжались, я поняла только когда чашка, упав, откатилась в сторону. Я посмотрела на неё, пространно отметив, что она, кажется, осталась целой. – Мой дядя? Родителей убил брат отца?

В горле пересохло. Каждое слово кололось и царапалось острыми гранями букв. О том, что у отца был брат, я знала. Наткнулась на несколько статей, когда искала фотографии, но в них не было ничего о том, что это он виноват в их смерти. Только о его собственной…

Налитый Борисом кофе пришёлся кстати. Пытаясь прогнать дурноту, я отпила уже из его чашки и подняла голову. Он задумчиво смотрел на меня и, когда взгляды наши встретились, спросил:

— Разве сестра тебе не говорила?

—  Нет, — тихо, постепенно начиная связывать ниточки в единое целое. Голова кружилась уже не так сильно, шум тоже исчез. Я качнула головой.  – Похоже, сестра вообще мне ничего не говорила.

Борис ненадолго замолчал, продолжая при этом смотреть на меня. По-прежнему мрачно, с какой-то задумчивостью, будто бы уже всё для себя решивший, засомневался в верности этого решения. Будто бы я всё ещё была тем комком в одеяле, который держала на руках зеленоглазая, но при этом похожая на меня девушка.

— Возможно, и мне не стоило, — выговорил он наконец.

— Ты уже начал, — я почувствовала, как ко мне возвращается уверенность. Голос всё ещё звучал сипло, но я заставила себя расправить плечи. Потому что знала этот взгляд. – Я давно выросла, Борис, — поднялась и тут же ощутила, как снова потихоньку закружилась голова, но не показала этого. Сделала несколько шагов к Борису. – Не нужно пытаться беречь меня. Я приехала не за этим.

— За ответами, — не вопрос, утверждение.

— За ответами, — ещё один шаг. – И я хочу получить их, какими бы они ни были.

Борис

В этот самый момент она как никогда напоминала мне Эдуарда, с той лишь разницей, что черты её лица были смягчены женственностью. В остальном же… Тот же вызов в тёмных глазах, те же точёные высокие скулы. Даже губы она поджимала так же, как её отец. Она действительно выросла. Только я всё ещё хорошо помнил, как увидел её впервые лежащей в отдельной палате неонатологического отделения частной клиники. В тот день, глядя на неё, опутанную множеством трубочек, я представить себе не мог, что спустя почти девятнадцать лет она будет стоять вот так напротив меня и ждать. Ждать, чёрт возьми, ответы на вопросы, задавать которые ей, возможно, действительно не стоило.

— По большому счёту, — я взял её за руку и повёл к ступенькам, — то, что сейчас происходит в Грате и убийство твоих родителей – звенья одной цепи.

Сути она не уловила, но вряд ли стоило её за это винить. Повзрослевшая, она всё ещё была всего лишь девчонкой. Я помнил себя в восемнадцать – море амбиций и максимализма при совершенном незнании того, как этим пользоваться. Возраст, когда кажется, что ты можешь всё в то время, когда это совсем не так.

— Я не понимаю тебя, — мы сошли со ступеней.

Я хмыкнул. В свои восемнадцать я, вероятно, не сумел бы признаться в этом. Потому что, чтобы признаться в собственном незнании или неумении, нужна определённая смелость и мудрость.