Прощай, оружие! - Эрнест Хемингуэй

— Пожалуйста, перестань. Я сегодня не хочу слушатьсумасшедшие шотландские бредни. Нам не так много осталось быть вместе.

— Что же делать, если я шотландка и сумасшедшая. Но яперестану. Это все глупости.

— Да, это все глупости.

— Это все глупости. Это только глупости. Я не боюсь дождя. Яне боюсь дождя. Ах, господи, господи, если б я могла не бояться!

Она плакала. Я стал утешать ее, и она перестала плакать. Нодождь все шел.

Как-то раз после обеда мы отправились на скачки. С нами былиФергюсон и Кроуэлл Роджерс, тот самый, что был ранен в глаза при разрыведистанционной трубки. Пока девушки одевались, мы с Роджерсом сидели на кроватив его комнате и просматривали в спортивном листке отчеты о последних скачках иимена предполагаемых победителей. У Кроуэлла вся голова была забинтована, и оночень мало интересовался скачками, но постоянно читал спортивный листок и отнечего делать следил за всеми лошадьми. Он говорил, что все лошади — страшнаядрянь, но лучших тут нет. Старый Мейерс любил его и давал ему советы. Мейерсвсегда выигрывал, но не любил давать советы, потому что это уменьшало выдачу.На скачках было много жульничества. Жокеи, которых выгнали со всех ипподромовмира, работали в Италии. Советы Мейерса всегда были хороши, но я не любилспрашивать его, потому что иногда он не отвечал вовсе, а когда отвечал, виднобыло, что ему очень не хочется это делать, но по каким-то причинам он считалсебя обязанным подсказывать нам, и Кроуэллу он подсказывал с меньшей неохотой,чем другим. У Кроуэлла были повреждены глаза, один глаз был поврежден серьезно,и у Мейерса тоже что-то было неладно с глазами, и поэтому он любил Кроуэлла.Мейерс никогда не говорил жене, на какую лошадь он ставит, и она то выигрывала,то проигрывала, чаще проигрывала, и все время болтала.

Вчетвером мы в открытом экипаже поехали в Сан-Сиро. День былпрекрасный, и мы ехали через парк, потом ехали вдоль трамвайных путей и наконецвыехали за город, где дорога была очень пыльная. По сторонам тянулись виллы зажелезными оградами, и большие запущенные сады, и канавы с проточной водой, иогороды с запыленной зеленью на грядках. Вдали на равнине виднелись фермерскиедома и обширные зеленые участки с каналами искусственного орошения, а на севереподнимались горы. По дороге к ипподрому двигалось много экипажей, и контролер уворот пропустил нас без билетов, потому что мы были в военной форме. Мы вышлииз экипажа, купили программу, пересекли круг и по гладкому плотному дернудорожки пошли к паддоку. Трибуны были деревянные и старые, а ниже трибун быликассы, и еще другой ряд касс был возле конюшен. У забора толпились солдаты. Нападдоке было довольно много народу. Под деревьями, за большой трибуной, конюхипроводили лошадей. Мы увидели знакомых и раздобыли для Фергюсон и Кэтрин стульяи стали смотреть на лошадей.

Они ходили по кругу, гуськом, опустив голову, на поводу уконюхов. Одна лошадь была вороная с лиловатым отливом, и Кроуэлл клялся, чтоона крашеная. Мы всмотрелись получше и решили, что, пожалуй, он прав. Этулошадь вывели только за минуту, перед тем как дали сигнал седлать. Мы разыскалиее в программе по номеру у конюха на рукаве, и там значилось: вороной мерин,кличка Япалак. Предстоял заезд для лошадей, ни разу не бравших приза большетысячи ливров. Кэтрин была твердо убеждена, что у лошади искусственно измененамасть. Фергюсон сказала, что она не уверена. Мне это дело тоже казалосьподозрительным. Мы все решили играть эту лошадь и поставили сто лир. Врасчетном листке было сказано, что выдача за нее будет тридцатипятикратная.Кроуэлл пошел покупать билеты, а мы остались и смотрели, как жокеи сделали ещеодин круг под деревьями и потом выехали на дорожку и медленным галопомнаправились к повороту, на место старта.

Мы поднялись на трибуну, чтоб следить за скачкой. В то времяв Сан-Сиро не было резиновой ленточки, и стартер выровнял всех лошадей, — ониказались совсем маленькими вдали на дорожке, — и затем, хлопнув своим длиннымбичом, дал старт. Они прошли мимо нас; вороная лошадь скакала впереди, и наповороте оставила всех других далеко за собой. Я смотрел в бинокль, как они шлипо задней дорожке, и видел, что жокей изо всех сил старается сдержать ее, но онне мог сдержать ее, и когда они вышли из-за поворота на переднюю дорожку,вороная шла на пятнадцать корпусов впереди остальных. Пройдя столб, она сделалаеще полкруга.

— Ах, как чудно, — сказала Кэтрин. — Мы получим больше трехтысяч лир. Просто замечательная лошадь.

— Надеюсь, — сказал Кроуэлл, — краска не слиняет до выдачи.

— Нет, правда, чудесная лошадь, — сказала Кэтрин. —Интересно, мистер Мейерс на нее ставил?

— Выиграли? — крикнул я Мейерсу. Он кивнул.

— А я нет, — сказала миссис Мейерс. — А вы, дети, на когоставили?

— На Япалака.

— Да ну? За него тридцать пять дают.

— Нам понравилась его масть.

— А мне нет. Он мне показался каким-то жалким. Говорили, чтона него не стоит ставить.

— Выдача будет небольшая, — сказал Мейерс.

— По подсчетам, тридцать пять, — сказал я.

— Выдача будет небольшая, — сказал Мейерс. — Его заиграли впоследнюю минуту.

— Кто?

— Кемптон со своими ребятами. Вот увидите. Хорошо, есливдвое выдадут.

— Значит, мы не получим три тысячи лир? — сказала Кэтрин. —Мне не нравятся эти скачки. Просто жульничество.

— Мы получим двести лир.

— Это чепуха. Это нам ни к чему. Я думала, мы получим тритысячи.

— Жульничество и гадость, — сказала Фергюсон.

— Правда, не будь тут жульничества, мы бы на нее не ставили,— сказала Кэтрин. — Но мне нравилось, что мы получим три тысячи лир.

— Идемте вниз, выпьем чего-нибудь и узнаем, какая выдача, —сказал Кроуэлл.

Мы спустились вниз, к доске, где вывешивали номерапобедителей, и в это время зазвенел сигнал к выдаче, и против Япалака вывесили«восемнадцать пятьдесят». Это значило, что выдача меньше чем вдвое.

Мы спустились в бар под большой трибуной и выпили по стаканувиски с содовой. Мы натолкнулись там на двух знакомых итальянцев и Мак Адамса,вице-консула, и они все пошли вместе с нами наверх. Итальянцы держали себяочень церемонно. Мак Адаме завел разговор с Кэтрин, а мы пошли вниз делатьставки. У одной из касс стоял мистер Мейерс.

— Спросите его, на какую он ставит, — сказал я Кроуэллу.

— Какую играете, мистер Мейерс? — спросил Кроуэлл.

Мейерс вынул свою программу и карандашом указал на номерпятый.