Фамильный оберег. Отражение звезды - Ирина Мельникова

– Ласковое слово кости ломит, – не сдавался Мирон. – Мы вам по дюжине казаков дали – расторопных, не воры. По землям этим проедете, все разузнаете, сакмы натопчете, тогда иной разговор поведем. Отправлю вдругорядь с вами отца Ефима. И пить пьет, как бес, а зажирел – глаз не видать. Кыргызов и данников их надобно крестить, молитвам учить и в служивые люди верстать. Говорите всем: кто в нашу веру перейдет и служить намерится в острог, того я от дани освобожу да еще жалованье платить буду. Особо на башлыков давите. Кыштымы нашу сторону возьмут, тогда и с кыргызами управимся…

Захарка, сидевший до сих пор молча, недовольно буркнул:

– Волков на собачью службу звать – видано ли дело?

Мирон сердито глянул на него, и Захар замолчал. Не верил он, что в обмен на ласку и щедрые дары кыргызы охотно примут русское подданство. Не тот у них нрав, чтобы свободу отдать за медные котлы и железные иголки. Но слова против не сказал. Знал, что спорить с Мироном бесполезно. Молод и горяч князь. В сердцах мог и в ухо заехать. Но дюже честен и за своих людей стоит горой. А это было главным в их дружбе, которой Захар дорожил.

Лазутчики вернулись через две недели. Отыскали три кыштымских куреня. Беседы с башлыками провели мирные, развеяли их опасения подарками. Передали для Айдыны приглашение Мирона, чтобы встретиться, где она пожелает: в остроге ли, в чаадарских угодьях… Князь был готов на любые условия, и отнюдь не только от желания привести ее улус под цареву руку. С каждым днем напряжение в нем нарастало, возможно, потому, что Айдына была почти рядом, но не откликалась на его сердечный зов.

Больше недели Мирон надеялся на ответ, но напрасно. Зато башлыки двух кыштымских родов согласились на встречу. Видно, уразумели, что от русских не спрячешься и лучше жить с ними в мире. Но приезжать в острог наотрез отказались, видно, боялись, что возьмут их в аманаты. Пришлось пойти на уступку. И хоть невелики оба рода, в сотню дымов всего, решили направить отряд из двадцати вершников на ближний курень кыштымов, верст этак за двадцать от острога.

На эту встречу Мирон поехал сам, назначив Игнатея на время своего отсутствия старшим в крепости. Прихватил толмачом Силкера. Кыргыз к нему привязался, ковылял повсюду за князем, как собачонка, а в землянке спал у порога, прикрываясь рваной попоной. Захар ревновал, сердился, но кыргыза не трогал. В остроге его тоже не обижали, хотя бабы охали и боязливо прикрывались краем платка, стоило Силкеру очутиться поблизости.

Захар, как ему ни хотелось поехать, остался в крепости. Воспалилась рана, полученная во время осады Тайнахом Абасугского острога. То ли простыл на плотбище, то ли натрудил руку на заготовке дров. С тоской во взоре он долго стоял на воротной башне. Прежде чем скрыться в тайге, Мирон оглянулся. И заметил, как Захар, сорвав с головы шапку, с размаху швырнул ее на обходные полати.

* * *

Мирон проснулся, словно от толчка, резко приподнялся на топчане, откинув укрывавший его овчинный полушубок. Напряженно прислушался. Тишину нарушало только дыхание спавших. Оглядел убогое пристанище, озаренное тусклым светом из оконца, затянутого рваным бычьим пузырем. С низкого потолка свисали пряди мха. На грубо обструганном столе в беспорядке стояла глиняная посуда, валялись деревянные ложки. На полу угадывались фигуры людей, закутанные в полушубки и кафтаны. Ночи стояли по-осеннему холодные, а глинобитная печурка была разрушена. Так что прихваченные на всякий случай кожухи и шубейки оказались кстати.

Накануне, ближе к вечеру, попали в проливной дождь, но, к счастью, наткнулись в тайге на крытый корой охотничий курень. Набились в него битком, и поэтому к утру в нем нечем было дышать от ядреных запахов мужского пота и непросохших портянок.

Но Мирон проснулся не от вони. Что-то другое разбудило его. Какой-то посторонний звук? Некоторое время он лежал, прислушиваясь, затем встал и, осторожно переступая через товарищей, лежавших на полу вповалку, подобрался к оконцу. Ветки елей, охвативших избушку плотным кольцом, мешали обзору. Он протянул руку и отвел мохнатую лапу. Низкий туман стлался над землей. Трава, бурелом, кусты тонули в сизой пелене…

Странное беспокойство не отпускало. Тогда он накинул на плечи полушубок, натянул сапоги. От порога поднял голову Силкер. Он даже ночью не снимал свой малахай. Ничего не спросил, но смерил тревожным взглядом.

– Спи! – махнул рукою Мирон и вышел из избушки.

На улице было сыро и зябко. Мелкая морось сочилась с неба. Набухла влагой земля, серебряным бисером свисали с каждой еловой ветки, с каждой травинки капли воды. Под навесом из лапника чадил дымом костерок. На нем готовили ужин – незамысловатую похлебку из пшена и сала. Рядом с костром – темный силуэт. Один из сторожей сидел, прислонившись к стволу огромного кедра, с зажатой между колен фузеей, и таращился на Мирона сонными глазами.

– Где второй караульный? – строго спросил Мирон, подходя к костровищу.

– До ветру отлучился, – сторож мигом вскочил на ноги.

– Как ночь прошла?

– Тихо все, – пожал плечами казак. – Туман лег, а в нем всякий звук тонет!

Из кустов, подтягивая штаны, вышел второй. Заметил Мирона, принял бравый вид.

– Мы тута глаз не сомкнули, – сообщил торопливо. – Всю ночь костерок жгли. Гнус в энтих лесах шибко голодный. Заел совсем.

– А что ж огонь потух?

– Так дрова кончились, – объяснил первый. – А с поста разе можно отлучиться?

– Ладно, – махнул рукой Мирон, прекращая болтовню. – Ночь спокойно прошла – и слава Богу! А сейчас давай-ка в лес за хворостом! Скоро людей поднимать.

– Слушаюсь! – вытянулись во фрунт казаки. – Будет исполнено!

И, подхватив топоры, мигом скрылись в лесной чаще. Мирон постоял с минуту, раскачиваясь с пятки на носок, вдел руки в рукава полушубка и направился в противоположную сторону.

Тропа, явно звериная, вилась между камней и выступавших над землей мощных корней деревьев. Вскоре она вывела к верховому болоту. Сквозь редколесье виднелись мощные складки хребта, покрытого темно-зеленым бархатом хвойного леса. Снеговые шапки гольцов отсвечивали розовым. Там всходило солнце. И над этим огромным молчаливым миром плыли пушистые, словно тополиный пух, облака.

Вяло отмахиваясь от комаров, Мирон скользнул глазами по серо-ржавой поверхности болота. И вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Мигом оглянулся и вздрогнул от неожиданности. Почти рядом, потянись, и рукой достанешь, – всадник! Застыл в тени у камня, не шелохнется. Кыргыз в полном боевом облачении: в куяке и в шлеме, с пикой в руке и боевым топором поперек седла.

А у него с собой не то что пистолета, ножа не найдется. Ух ты, как бесславно закончится жизнь! Сейчас кыргыз взмахнет топором, и покатится дурная голова в ржавое болото…

Но кыргыз вел себя странно: пикой не целился, за топор не хватался. Мирон выхватил взглядом руку, которая удерживали поводья. Очень маленькая рука с изящным запястьем! И сапоги невелики, вроде как детские… Сердце чуть не выпрыгнуло из груди одновременно с догадкой. Он поднял глаза, надеясь и страшась своей надежды!