Крысиная охота - Кирилл Казанцев

— Давай, Петро, — согласился Никита. — А время придет — погребем по-человечески…

Они уходили к западным скалам, бренча добытым в бою оружием, устроили могилу на скорую руку, посидели несколько минут, потащились дальше. Коваленко прихрамывал, но ничего серьезного. Ксюша получила кулаком по лбу, что и вызвало кратковременную потерю сознания. Но и с шишкой она смотрелась великолепно. Никита не отпускал ее ни на минуту, обнимал, лез целоваться грязными губами. Она шептала, что никогда не целовалась с синяком — Никита не возражал, но добавлял, что это всего лишь синяк, который сойдет через неделю. А Коваленко за спиной бурчал, что пора им это дело прекращать, а то ему тоже хочется. Они устроились на привал недалеко от скальной гряды, опустились без сил.

— Держи, ты должен поесть… — они выкапывали из сумок какие-то припасы. Коваленко вскрывал ножом консервы, а потом этот же нож трансформировал в ложку. Никита не ел уже целую вечность. Он давился рыбными «деликатесами», хрустел высохшим хлебом, в один присест одолел банку перловой крупы с «условным» мясом, которую еще с армии ненавидел. Потом Коваленко сунул ему фляжку, он отхлебнул, и чуть глаза на лоб не полезли.

— Это что, Петро? Ты охренел!

— Чистый, чистый, не волнуйся, — добродушно бурчал майор полиции. — Коньячный спирт — обладает улучшенными вкусовыми качествами и полезен для организма в любых количествах. У наших смежников такого конфиската — полный склад. Только им мужики и спасаются.

— Давай уж и ты, — сунул Никита фляжку майору.

— Ну, давай уж и я, — не стал ломаться майор, хорошенько отхлебнул — и так и так напрягся, что создалась угроза для взрыва.

— Думаете, я откажусь? — пискнула Ксюша. Храбро поднесла горлышко ко рту, отхлебнула — и пришлось зажимать ей рот, чтобы на призывный кашель не слетелись все демоны в округе.

— Рассказывай, Никитушка, — попросила Ксюша, когда вернулось самочувствие. — Как время проводишь без меня, чего достиг? Мы не думали, признаться, что успеем, шли на удачу — вот и подфартило… Кабы не Олежка Мельников…

Ночь воспоминаний неслась, как по рельсам. Ксюша поведала, что ей повезло, когда она вынырнула из водоворота, то успела наполнить воздухом легкие. На дне была такая яма! Ее крутило, всасывало. На счастье дно реки было завалено неподъемными сучкастыми корягами — она схватилась за один сучок, дотянулась до другого. Итак, перебирая руками, сопротивляясь лихо закрученной спирали, вытягивала себя из ловушки, пока не оказалась на стремнине, и ее не поволокло вниз по течению. Когда она вынырнула, изрядно нахлебавшись, ее отнесло от особняка Козякина метров на двести. Там были люди, избивавшие Никиту, но сделать она уже ничего не могла. Самой бы выбраться. Она не помнила, как плыла к берегу, очнулась на песчаной косе под обрывом. Передохнула, ощутила себя живым человеком, потерявшим в жизни самое ценное, в том числе кроссовок. Но отчаиваться девушка не стала. В сумочке на поясе нашлись какие-то деньги — отсыревшие вместе с фальшивыми документами. К рассвету она добрела до автобусной остановки, как-то доехала до городских окраин. На местном базаре приобрела обувь, китайские тряпки, там же переоделась. Тетушка попалась сердечная, вникла в проблемы девушки, на которую «напали» и «чуть не изнасиловали», помогла приобрести дешевый сотовый телефон. Ксюша попробовала набрать пять номеров и расстроилась. Сообщники на условный сигнал не отзывались, из чего она сделала вывод (совершенно справедливый), что всех накрыли. Просто дико повезло, что Карпухин был последним, кому она собиралась звонить. Шестым оказался Коваленко, законспирированный лучше прочих и из соображений безопасности никогда не контактировавший с данной «избранной» публикой. «Не вздумай связываться с Карпухиным, — встрепенулся Петр, оказавшийся, по счастью, в рабочем кабинете. — Он предатель, сдал всю вашу компанию. Его контакты под колпаком. Тебя нет, ты умерла — Олейник в это свято верит. Встретимся через два часа…» — и он назвал место. Ксюша долго колебалась. Она не была уверена, что предатель — Карпухин, а не Коваленко. Но выбора не было, она рискнула и не проиграла. Петр предоставил ей надежное убежище в городе, свежую конфиденциальную информацию. Начальник отдела собственной безопасности многое знал, имел доступ к тайнам и секретам, располагал каналами для получения информации, о которых не рассказывал даже «мстителям». Донес до Ксюши две новости, хорошую — Никита жив, плохую, что он томится в застенках генерала Олейника, где подвергается пыткам и избиениям. Была еще одна ужасная новость — в закрытом дворе изолятора Никиту погрузили в грузовик-будку без особых опознавательных знаков (там была еще куча бомжей, но его перевозили в отдельной закрытой клетке) и везут на север. Туда же, с небольшим отставанием, направляется колонна из двух джипов, в одном из которых с вероятностью 99 процентов находится генерал Олейник. На север следует и губернатор Морозов со свитой вооруженных людей. Туда же направляются другие официальные лица. О бывшем заповеднике Аргадон майор Коваленко знал — туда частенько ездили высшие лица области с целью отдохнуть и встретиться в узком кругу, как будто где-нибудь поближе это сделать нельзя. Впрочем, о том, что в заповеднике охотятся не на зайцев, майор узнал не так давно. Конспирация в этом плане была идеальной. Он даже не поверил. Юридических доказательств не было, равно как и выживших потерпевших. Возьмись он копать, через день его бы нашли повешенным на собственной даче. Он просто не знал, кому сообщить о готовящемся злодеянии. Все вокруг — одной веревкой связаны, трубить в столицу — та же лотерея (и, судя по всему, безвыигрышная). Сообщать в прессу — бессмысленно, плюс потеря времени. И тогда он решился, взял отгул. «Милый, продержись всего один день! — мысленно молила Ксюша. — И мы придем! Ты сильный, ты справишься»… В тот же день майор Коваленко связался с бывшим однокашником Олегом Мельниковым — надежным парнем, практикующим частный сыск. Но дело даже не в сыске, у Олега имелся двоюродный дядя, некий Санчин Федор Тимофеевич, 73 года, давно на пенсии, который много лет трудился в Аргадонском лесничестве на должности старшего лесника и знал эту местность, как свои оставшиеся девять пальцев. И к властям у Федора Тимофеевича имелись собственные счеты. Частный дом в центре Яроволья, земля под которым стоила умопомрачительных денег, попал в программу расселения. Собственный дом Федору Тимофеевичу нравился, но, будучи человеком сознательным, он понимал, что город должен развиваться, а его лачуга — даже не прошлый, а позапрошлый век. Он согласился получить квартиру на окраине. Но на самом деле работали жульнические схемы, из коих явственно проглядывали чиновничьи уши. Прописку жильцов при содействии жилищной конторы признали незаконной, выгнали из дома вместе с семьей, а дом снесли. Супруга скончалась от сердечного удара, сын пытался качать права, дал по репе одному чиновнику в департаменте по строительству и жилищным вопросам и уехал на зону на восемь долгих лет. Старик погоревал и переехал в Алдашино — деревеньку в двадцати верстах к югу от урочища, где, собственно, и проживал до выхода на пенсию. Деревенька опустела, дом зарос бурьяном, но старик уже четыре года в нем как-то жил в кромешном одиночестве. Никуда не выходил, лишь раз в месяц приезжал в райцентр за пенсией и кое-какими продуктами.