Борель. Золото - Петр Петров

— Пойдем-ка, красавица-малинушка.

Старик через кустарники извилистой тропинкой проводил ее до квартиры.

С крыльца Валентина спросила:

— А как он, Борис Николаевич?

Качура весело махнул рукой.

— Одыбат, Валюша, не сумлевайся. А ты подумай и не разваривайся… Помни, девка, что слабая овца и в корыте тонет.

— Значит, он ничего?

— Чего же нашей крови доспеется… Чугунная она у нас. — Старик хлопнул клещами о широкое голенище и шатко пошел к центру приисковых построек.

Сильный организм Яхонтова боролся с болезнью успешно.

На четвертый день после прибытия на Боровое Борис Николаевич уже начал самостоятельно подниматься и ходить по палате, а на пятый попросил Лоскутову выписать его.

— Как хорошо, что обошлось без врача, — беспечно говорила фельдшерица, сверкая золотыми зубами. — Выходит, что наш брат, интеллигент, здесь в чужом пиру похмелье… Бандиты, вероятно, не вас хотели угостить, я в этом уверена… — Лоскутова прищурила круглые наглые глаза и остригла конец повязки.

Яхонтов морщил большой выпуклый лоб и косил взгляд на перевязанную руку.

— Трудно оказать, кого хотели и кого следовало, — брезгливо бросил он.

— Ну, конечно, не вас, Борис Николаевич… Разве Сунцов не понимает, что мы с вами здесь несем невольную, так сказать, повинность. Нет, Борис Николаевич, тут дело ясное — Сунцов ударил не по цели.

— И очень счастливо, — отрезал Яхонтов.

— Почему? — удивилась Лоскутова.

— Поэтому, что такие, как Медведев, теперь больше нужны революции, чем мы с вами. В этом надо сознаться.

— Борис Николаевич! — отступила фельдшерица.

— Да, да, — еще настойчивее сделал он ударение.

— Неужели это вы серьезно!

— Вполне.

Лоскутова развела руками.

— Вам остается только партбилет получить, — засмеялась она. — Не ожидала я, чтобы человек с высшим образованием…

— Дело не в партбилете, а в преданности, — возразил он, желая кольнуть фельдшерицу.

Последние слова Яхонтова слышала вошедшая в палату Валентина. Она смотрела на разговаривающих усталыми, непонимающими глазами.

Лоскутова бойко вздернула плечами и начала укладывать прибор для перевязки.

— Пойдемте, — предложил Яхонтов, улыбаясь Валентине.

Им нужно было перейти ложбинку, поросшую пихтами и молодым ельником. Оголившиеся от снега кочки шуршали желтоватой ветошью, между ними накапливалась мутно-серая вода.

— Что с вами? — спросила Валентина, заметив дрожь в руках директора.

— А что?

— Почему вы связались с Лоскутовой?

— Я хотел дать почувствовать этой слякоти, как она подла, — раздраженно ответил Яхонтов.

— А вы разделяете взгляды Василия и партии?

Яхонтов поднял на нее округлившиеся и провалившиеся в ямины орбит глаза.

— Мы должны основное разделить. Их идея — идея лучшей части человечества. Этого никто отрицать не может, кроме заведомых пошляков. Иначе мы — мертвые тени. У них нет пока писаной этики, и это возмущает нас. Но это придет, как только молодой класс овладеет культурой, вернее, создаст свою культуру. Кто честно желает замены старого общества новым, разумным, того не могут пугать бабкины сны…

Перескакивая с кочки на кочку, Валентина взяла его под здоровую руку.

— Но ведь не вся же старая культура плохая.

— Об этом никто не спорит. Она будет основой для новой, — воодушевлялся он.

…Дома они проговорили до вечера. В первый раз за время своего знакомства Валентина услышала от Яхонтова о задачах революции — и больше, чем за всю жизнь.

Их беседу прервала Настя, вернувшаяся из клуба. За ужином она передала слухи о бое на Калифорнийском прииске и, пристально взглянув в побледневшее лицо Валентины, вздохнула.

— Что с вами? — забеспокоился Яхонтов.

— Боюсь, как бы Никиту или Ваську не подстрелили… Сердце что-то болит.

— Не ворожи, — вздрогнула Валентина.

— Да я не трусова десятка, а в грудях щипет, — уже веселее заговорила Настя. — Все-таки боязно за обоих… Вырви-ка у нас Ваську, какая опять метелица пойдет… Дикой Васька, а его любят и слушают, как старика.

— Это верно, — согласился Яхонтов. — Он растет необычайно быстро. Во всяком случае — это незаурядная натура.

На полных губах Насти расцвела розовая улыбка. Она лукаво посмотрела на собеседников и, бросив посуду, подошла к ним.

— Женить вас, ребятушки, надо! — воскликнула она. — Ну, что вы сушите друг друга, как будто второй век жить норовите?

Яхонтов рассмеялся, а Валентина опустила красивые темные глаза и, улыбаясь, ушла к себе.

— Идите, Борис Николаевич! — толкнула Яхонтова Настя.

Яхонтов видел, как загорелось хорошее лицо простой женщины, и, по-детски улыбаясь, постучал в дверь.

В эту ночь они с Валентиной сделались мужем и женой, В эту же ночь прибывший отряд доставил в больницу раненого Никиту.

За неделю до троицы начались подготовительные работы на всех приисках. Но дело с ремонтом драг подвигалось не особенно успешно. Предположения Яхонтова, что драги будут пущены раньше, чем рудник, не оправдались. Зато для всех было очевидным, что прииски будут на ходу этим же летом.

Все уже было на местах, оставалось только исправить и укрепить золотопромывочные аппараты. Но мастерские не поспевали вырабатывать материалы, и паровой молот, захлебываясь от напряжения, круглыми сутками будоражил Боровое и его окрестности.

Валентина иногда приносила мужу обед и уходила с драги, перекинувшись несколькими словами — не теми, которыми хотелось.

Сам Яхонтов был для нее неузнаваем и странен. С покрасневшими, точно пьяными, глазами он подолгу разбирал и рассматривал части машины и не слышал, когда она о чем-нибудь спрашивала его.

И только когда с Баяхты или Алексеевского звонили по телефону, он отрывался от работы и здесь, смешавшись с людским потоком, вынужден был давать множество ответов и указаний, серьезных и мелочных, обступившим его рабочим.

Но вот пришел день, долгожданный, праздничный, каких тайга не видела уже несколько лет.

Вихлястый рано утром, когда еще на Боровом спали, вызвал по телефону Василия и передал, что они через день начинают работы в шахтах.

Василий, вернувшись из конторы, шумно постучал к Яхонтовым и закричал на весь дом:

— Двигаем Баяхту! Да вставайте же, что вы спите?! — И побежал от дверей, стуча тяжелыми сапогами.