Семейная тайна - Ольга Карпович

– Ага… – Артем неопределенно махнул рукой куда-то назад и, не отрываясь от Аси, принялся пятиться.

Они так и двигались по квартире – четвероногим двуглавым чудовищем, натыкаясь на стены, опрокидывая мебель. Артем спиной толкнул дверь в свою комнату, и они ввалились внутрь, едва не грохнувшись на ковер.

– Так… так просто несправедливо… – все еще пытаясь сохранить способность шутить, выговорила Ася. – На тебе слишком много одежды, а на мне почти нет. Или раздевайся тоже, или оденусь я.

– Ага…

– Ты вообще другие слова, кроме «ага», знаешь?

– Ага…

Артем неохотно, через силу разжал руки, отступил на пару шагов назад и, не переставая пожирать Асю глазами, стал поспешно раздеваться.

Стягивая шорты, Ася успела быстрым взглядом окинуть комнату. Успела заметить коллекцию минералов, гордо выставленную на книжной полке, карту мира на стене, над кроватью, исчерканную какими-то рисунками и заметками, глобус на письменном столе…

Понятно, что тут живет будущий геолог.

Избавившись от остатков одежды, она смущенно отвернулась от Артема, быстро пробежала до кровати и юркнула под одеяло. Артем тоже уже успел обнажиться и теперь нерешительно подступал к кровати.

Ася искоса поглядывала на него. Вот он какой, оказывается, худой и жилистый, выпирающие ключицы и косточки на бедрах, а плечи усыпаны веснушками, словно мелкой золотой крошкой…

Он опустился на кровать, уже потянулся к ней под одеяло и вдруг остановился, тяжело дыша, глядя на нее расширенными зрачками.

– Слушай… – сбивчиво начал он. – Слушай, если ты не уверена…

– О, ради бога! – оборвала Ася. – Ты что, собираешься разразиться речью на тему: ты не обязана этого делать, если не хочешь? Лучше заткнись и забирайся ко мне! – она призывно откинула одеяло.

– Ага, – в который раз за вечер буркнул Артем и скользнул к ней.

Его тело оказалось гладким и горячим.

Под одеялом было мучительно жарко, но они почему-то не сбрасывали его, наоборот, нырнули под него с головой, слепо тычась друг в друга, как новорожденные котята, впервые исследуя друг друга руками, губами, подушечками пальцев, всей кожей. Наверно, они были неловкими и неуклюжими, некрасиво кривили губы, издавали разные нелепые звуки, только Асе это было все равно. Внутри у нее как будто медленно разгорался огонь, проникал в кровь, растекался по жилам, подсвечивая изнутри кожу, осыпаясь искрами с кончиков пальцев. И от него было так горячо, так хотелось выплеснуть его из себя, поджечь парня, сосредоточенно водящего губами по ее животу, и сгореть вместе с ним, превратившись в две обугленные головешки…

И когда – лишь на мгновение – ей стало больно, пламя вырвалось наружу и охватило уже их обоих, спаивая крепко, навсегда!

Ася вскрикнула и вцепилась в плечи Артема изо всех сил, а он все прижимал ее к себе, ознобно дыша в висок.

Потом они лежали, не в силах расцепиться, остывая от разразившегося пожара.

Над головой медленно крутился в полутьме склеенный из пластмассовых деталей самолетик, подвешенный к потолку на леске.

Гроза прошла, в приоткрытое окно пахло водой, свежестью, и слышно было, как хрипло пробует голос какая-то ночная птица…

– Тебя дома не хватятся? – спросил Артем, перебирая пальцами Асины кое-как высохшие и торчавшие теперь во все стороны волосы.

– Да пошли они! – дернула плечом Ася. – Они там все слишком заняты, наследство делят. Никто и не заметит, что меня нет.

– Ты… – он чуть отстранился, поднял голову и пристально посмотрел на нее. – Ты поэтому ко мне пришла? Поссорилась с родней и решила – ну, типа: назло маме отрежу уши?

– Чего? – с недоверчивым смешком протянула Ася.

Но потом, рассмотрев в полутьме, какое напряженное стало у Артема лицо, как дрогнули и сжались в тонкую линию его губы, она, поерзав и отводя глаза, выпалила резко:

– Слушай, давай сразу во всем разберемся и покончим с этим разговором раз и навсегда. Я тебя люблю, понятно? Мне не то чтобы легко об этом говорить, поэтому повторяться я не буду. Просто прими к сведению – и не задавай больше тупых вопросов, хорошо?

– Ладно, – сказал Артем и тихо рассмеялся в темноте. – Ладно. Ты тогда тоже прими к сведению. Я тоже тебя люблю.

Руку обожгло что-то горячее.

Это было первое, что почувствовал Алексей Михайлович, пробудившись от какого-то странного забытья.

Собственное тело казалось чужим, тяжелым и неповоротливым, в голове гудело. Он почти ничего не ощущал, словно погруженный в вакуум, не понимал, где находится, не помнил, что произошло…

И только это горячее прикосновение было чем-то реальным, удерживающим его на краю, заставляющим цепляться за обрывки вновь ускользающего сознания.

– Дедушка, – произнес словно бы в отдалении, прорываясь сквозь густой вязкий туман, знакомый полудетский голос. – Дедушка, но я же ведь не такая? И ты не такой. Ты прямой и честный, а я похожа на тебя, правда?

Он хотел было отозваться, сказать, что это правда.

Что если чем и гордится в жизни, так это тем, что всегда был честен, никогда ни копейки чужой себе в карман не положил, и работал на совесть, и жену не обманывал, и детей старался воспитать порядочными людьми…

Но голос не слушался, да и веки отказывались подниматься.

Воронцов постарался сосредоточиться, понять, где он находится и кто это говорит рядом и так горячо прижимается к его руке.

Он вспомнил свой кабинет, солнечные лучи, воробьев, дерущихся в кустах сирени…

И телефонный звонок.

Ему позвонили из министерства, сообщили, что новый начальник выдвинул идею закрыть санаторий как неликвидный. Вспомнил, как трудно стало дышать, как запылало и словно налилось тяжестью лицо, а затем резкая боль – и чернота.

Вот оно что. Инсульт.

Это большая удача, что он пришел в сознание и сохранил способность мыслить нормально. Вот только… подвижность может и не вернуться. Что же, он так и будет лежать тут – все слышащим и понимающим бревном, пока окружающие будут думать, что ему мозги отказали?!

Нет, такого не произойдет.

Андрей наверняка определит, что он пришел в сознание, проведет необходимые тесты. Андрей – толковый врач, он все сделает, чтобы поставить его на ноги. Да и сам Алексей Михайлович еще чего-то стоит, не совсем развалина! Он еще поглядит: может, этак постепенно, понемногу и придет в себя окончательно. Ведь валялся же без сознания неизвестно сколько времени. А теперь вот – слышит, понимает, запахи ощущает! – пионы эти чертовы, Лидия рассадила по всему саду, а у него всегда от их сладкого духа голова болела.

Пионы…

Значит, он дома.